Единственная живая родственница
Рассказ о встрече с Е. П. Голубовой я хочу предварить небольшим вступлением, фактически продиктованный мне одним замечательным человеком, крупным ученым-филологом и интереснейшим собеседником.
— Почему я до сих пор не посетил Голубову и не поинтересовался ее воспоминаниями? Да по той же причине, по которой вы сделали это. Мне нужны точно установленные факты, строго документированные, доступные проверке. Еще один восторженный рассказ о том, что кто-то в середине двадцатых годов видел поэта Клюева, идущего по Каменноостровскому мосту, вам, возможно, и любопытен, но предметом научного исследования быть не может.
Да, писателю, публицисту, журналисту вовсе незначительная деталь может послужить основанием для размышлений, для построения гипотез, для «свободного парения мысли». Ученому же деталь важна лишь как средство проверки теории, как материал для анализа.
Кто прав — нелепый вопрос, ибо правы оба. О смутном времени мы судим и по «Истории государства Российского», и по «Борису Годунову», и по «Юрию Милославскому». Об Отечественной войне писали и Надежда Дурова, и Лев Толстой, и Евгений Тарле. И в большом, и в малом есть серьезные, глубокие исследования событий, явлений, судеб, и есть свободные рассказы о них, наполненные авторскими эмоциями, не очень основательными предположениями, а то и просто домыслами. Наверное, людям необходимо и то и другое...
31 мая 1934 года, отвечая на вопрос сотрудника Нарымского НКВД Шкодского о родственниках, Николай Алексеевич Клюев назвал сестру Клавдию, 65 лет, и брата Петра, 52 лет, оба жили в Ленинграде, места их работы ссыльный не знал. В протоколе допроса, состоявшегося шестого июня 1937 года, следователь Горбенко записал такой ответ поэта на аналогичный вопрос: «Холост. Родственников имею: брат Федор Иванович (двоюродный), брат Петр Алексеевич Клюев, проживает в Ленинграде. Других родственников не имею».
О том, что у Алексея Тимофеевича и Прасковьи Дмитриевны Клюевых было трое детей, мне было известно и из других источников. Старшая, Клавдия, после окончания Вытегорской прогимназии учительствовала в селе Андомский Погост, а затем, выйдя замуж за Василия Петровича Расщеперина (в некоторых документах он назван Ращепериным), переехала в Петербург. В их доме поэт неоднократно бывал, приезжая в Петербург-Петроград. В блокадные дни супруги Расщеперины погибли.
О Петре Алексеевиче я знал лишь, что он, как и Николай, учился в Вытегре, а затем служил где-то по почтово-телеграфному ведомству и был, видимо, не слишком близок брату, точнее, не понимал его, как многие не понимали Клюева при жизни, не понимают и теперь.
Короче говоря, считается, что у Николая Алексеевича родственников ныне нет. Так думал и я, пока Тамара Павловна Макарова, заведующая Вытегорским музеем, не прислала экземпляр районной газеты с рассказом о встрече с дочерью Петра Алексеевича. Это было в марте 91-года, а прошла осень - я получил письмо и от самой Елизаветы Петровны.
И вот нынешний июль. Киногруппа, снимающая фильм о Н. Клюеве, возвращалась из клюевских мест. Мы побывали в деревне, где появился на свет будущий «певец олонецкой избы», в церкви, где его крестили, постояли на остатках фундамента лавки в Желвачеве, где «сидельцем» когда-то был Алексей Тимофеевич (отец поэта), поклонились кресту на могиле родителей поэта (могиле почти символической — старая церковь разрушена, кладбище — тоже), познакомились с реставраторами Спасо-Муромского монастыря, проще говоря, выполнили довольно обширную программу.
В Томск из Пулкова самолеты вылетают лишь два раза в неделю, и мне пришлось на два дня задержаться в родном для меня городе. О впечатлении, которое на меня произвел бывший Ленинград, писать больно и стыдно. Одно скажу: ни имени Ленина, ни имени Петра город сегодня не достоин. Гулять по грязному большому базару, называемому Невским проспектом, было противно, в музеи, не будучи иностранцем, не попадешь, по магазинам я и в доброе-то время не ходил, знакомые оказались вне города. Что делать? Зайти к Елизавете Петровне? Удобно ли? К тому же она писала, что чувствует себя скверно, многое стала забывать: 78 лет — не шутка! Решил позвонить.
- Отлично помню ваше письмо, а дяди Колину книгу, изданную в Томске, всем знакомым показываю и о вас рассказываю, - и четко, тоном, не допускающим возражений и сомнений, Голубова объяснила, как надо доехать до ее дома. Оказывается, я просто обязан посетить «хоть и старуху, но единственную живую родственницу Клюева».
Однокомнатная квартира на пятом этаже неподалеку от Кировского во многом отвечает современным стандартам, в немногом, но заметном — старомодна. Это немногое — английские настенные часы, старинный светильник, несколько немецких фарфоровых статуэток, полуантикварная посуда, в том числе аккуратный хрустальный графинчик.
- Нет, что вы, дядя Коля, что называется, в рот не брал. А вот эти ложечку и вилочку он мне подарил, - хозяйка, иногда подшучивая над собой, над провалами памяти и даже над очень негладкой своей жизнью, с явным удовольствием отвечает на мои вопросы, отвечает убедительно, хотя я мысленно и пытаюсь отметить некоторые противоречия и неточности в ее воспоминаниях.
Она чем-то похожа на дядю, особенно на висящую на стене фотографию, сделанную лет пятьдесят назад. Рядом — вторая большая фотография: женщина с гладкой прической, в строгом платье, в очках. Такими обычно изображали членов «Народной воли» или первых социалисток-революционерок. Это Елизавета Викентьевна Даневич, мать хозяйки дома, врач, выпускница Варшавского университета, участница революционного движения на рубеже веков. Она была знакома со многими революционерами того времени, и потому не стоит удивляться, что Елизавете Петровне удалось в конце зимы 1934 года получить свидание с дядей в Бутырской тюрьме — помогла Н. К. Крупская.
- Он был какой-то желтый, обросший, меня сначала даже не узнал, а ведь он меня очень любил... Боялся, что и меня посадят...
У Елены и Петра Клюевых было пятеро сыновей и дочь. Как и в большинстве русских семей, сыновья погибли, кто на фронте кто в тюрьмах. Сама Елизавета Петровна тоже участвовала в войне, но - у Клюевых подобные вещи на роду написаны — что-то не так у нее с документами, почему-то обойдена положенными фронтовикам льготами и наградами, хотя многие бумаги и справки я у нее видел.
Однако и до войны в жизни Елизаветы Петровны было немало событий, начиная с рождения, которые можно толковать по-разному. Село Чудово Новгородской области, так записано в паспорте. Но его владелица утверждает, что родилась в Варшаве, а иное место рождения, как и фамилия Голубова, — это все придумки Николая Алексеевича и его приятеля, чудовского священника. Дядя чувствовал опасность записи «рождена за границей» в сочетании с родством с «кулацким» поэтом, вот и организовал небольшую подделку. Конечно, это не помогло — после поездки в Москву к арестованному дяде студентку Голубову исключили из консерватории. Поступила в горный институт, проучилась почти два года — отчислили. Уехала на Север, подальше от свирепого ленинградского 37-го. Вскоре вернулась, а тут война…
Ныне к ранениям добавились многочисленные болезни, операции, в том числе на сердце, не все в порядке с нервами... Угнетают трудности нынешней жизни, заброшенность, одиночество, какая-то ненужность…
— Дядю Колю хорошо помню. Нет, до революции я была слишком маленькой. А в 19-м году были.мы у него в Вытегре, спасались от голода. Помню, объяснял он мне, почему в деревенской избе по полу надо ходить босиком, рассказывал, как пол моют. Дядя Коля был очень добрым человеком. Потом уже, снова в Питере, мы жили почти рядом на улице Герцена, он часто к нам заходил. Быт-то у него никак не был организован, так мама частенько ему кашу варила, чтобы он кастрюльку брал с собой и дома мог позавтракать... Мы еще в тридцать седьмом понимали, что он погиб, хотя никто ничего точно не знал. А о реабилитации я узнала только недавно, из «Огонька». Но я и без реабилитации всегда верила, что дядя Коля ни в чем не виноват.
...Мы долго еще говорили о Клюеве, о репрессиях, войне, послевоенных годах. О годах нынешних, долге памяти перед ушедшими, о властях, нынешних и прежних — обычный разговор далеко не молодых людей. И хотя, действительно, ничего принципиально нового о Николае Алексеевиче я в этот день не узнал, уходил я из дома Елизаветы Петровны чем-то очень обогащенный...
Лев Пичурин,
профессор Томского педагогического института.
Репродукции с линогравюр Андрея Ушина
//Томский вестник. – 1992. – 25 авг.
