Перстень «святого» старца
Давно замечено, что о великих мира сего и о их деяниях люди слагают более или менее правдоподобные легенды. Кто не знает, как Архимед, принимая ванну, открыл закон, получивший впоследствии его имя, или как яблоко, упавшее на голову Ньютона, натолкнуло великого мыслителя на закон всемирного тяготения! Особенно часто легенды возникают о человеке, не любившем говорить и писать о себе, или же имевшем много недругов - тут примеров сколько угодно. Сказанное полностью относится к Николаю Клюеву, недаром Владимир Чивилихин назвал его жизнь путанной и таинственной. Чего только о нем не рассказывают! Тут и странствования молодого поэта по городам и весям, включая едва ли не Индию и Тибет, тут и полуправдоподобные истории из его петербургской жизни, тут и чемодан с рукописями, пропавший /а вдруг где-то и сегодня лежит?/ на какой-то сибирской станции в 1937 году/ иногда и станцию называют - «Taйга»/, тут и рассказы тех, кто видел Клюева в лагерях, тут даже и публикация в «Москве» о том, что поэта вообще в Томске не расстреляли, а увезли в Архангельск /разумеется, есть очевидцы /... Впрочем, есть и люди, видевшие на Каштаке останки поэта... Сам Николай Алексеевич при жизни способствовал распространению всякого рода слухов о нем - душа у него была не просто поэтическая, в любом обществе он мог подать себя таким, каким хотел - то малограмотным мужичком с хитрецой, «маракующим по-басурманскому» да еще и не на одном языке, то тонким ценителем чистого искусства со знанием дела беседующим с Ахматовой и Гумилевым. Относиться ко всем этим легендам и домыслам надо, наверное, во-первых, с чувством уважения к человеку, столь значительному, что его жизнь порождает легенды. Ну, а во-вторых, немножко с улыбкой: хотите - верьте, хотите - не очень, имея все же в виду, что без огня дыма не бывает. К тому же легенда - не кухонная и не базарная сплетня. Мало ли, например, о наших современниках рассказывают небылиц - кто сколько пьет, кто чего нахапал, кто и с кем изменял супруге. Любопытно, конечно, только это не легенды.
Затянувшееся это вступление связано с желанием рассказать о известной странице жизни Н. Клюева, очень уж по-разному изображаемой и самим поэтом, и его друзьями, и его недругами. Относится эта страница к 1916 году, когда Николай Алексеевич приезжал в Царское Село к «брату меньшему», «рожоному дитятке» Сергею Есенину. Сергей Александрович был к тому времени призван в армию, но от отправки на фронт его оградили. Нашлись люди, с помощью которых поэт был зачислен в Царскосельский полевой военно-санитарный поезд N 143 и с 20 апреля проходил там службу. Среди заступников Есенина был и Клюев, использовавший свои – к тому времени немалые – связи в петербургском обществе. Кстати, среди них был и глава Общества возрождения художественной Руси князь А. Ширинский-Шихматов, близкий родственник А. Ширинского-Шихматова, расстрелянного в 1937 году по тому же делу N12301, что и Николай Алексеевич. Действительно, мир тесен! «Милость», оказанная двум поэтам, должна была компенсироваться написанием ими цикла верноподданических стихотворений и изданием этого цикла отдельной книгой, но Клюев сумел отказаться от этого «соблазнительного» предложения – неплохой пример для более поздних авторов, посвящающих свои произведения царям, вождям и иже с ними. От предложения же прочитать свои стихи перед царицей Клюев не отказался, о чем он сам рассказал в «Гагарьей судьбине». Читал он Александре Федоровне и ее старшим дочерям и, видимо, произвел хорошее впечатление. Тогда же поэт встретился с Григорием Распутиным и беседовал с ним. Более того, Клюев сказал Распутину, что пора донести до царя правду о том, что творится в стране, об отношении к войне, о праве на землю и чуть ли не о грозящей царскому дому катастрофе. Во многих произведениях Клюева встречаются упоминания о Распутине, есть некоторые сведения о том, что они встречались не только в Царском, но и в салоне графини Игнатьевой. Это все - факты, а далее идут различные соображения об этих фактах. Говорят, например, что Клюев, видя возвышение Распутина - «народного представителя при царе», полагая, что «народность» последних Романовых в значительной степени связана с влиянием «старца», и сам был непрочь приблизиться к царской семье и чуть ли не заменить там Григория Ефимовича. Думаю, что это предположение лишено глубоких оснований – читатели знают, что Клюев никогда не преклонялся властям, и это качество у него сохранилось до конца жизни, а некоторые прошения и письма из ссылки носили чисто тактический характер и ничего в оценке поэта изменить не могут. Другое дело, что кто-то - и не один, а многие, - хотели продвинуть Клюева во дворец в противовес ненавистному Гришке. Ведь если с одной стороны к этому времени вызрела мысль о физическом уничтожении человека, компрометировавшего не только династию и монархическую идею, но и унизившего Александру Федоровну и Николая Александровичи просто как супругов, то с другой стороны кое-кто еще надеялся как-то поправить дело, заменив пьяницу, распутника, корыстолюбца на народного заступника иной породы, исконно русского, богобоязненного, да еще и с поэтической душой и талантом. Но Клюева в эти дворцовые игры втянуть не удалось. Григория Распутина вскоре убили, грянула революция, тема оказалась исчерпанной.
Однако Игорь Борисович Западалов в письме в нашу писательскую opганизацию рассказал об одной детали этих событий, детали, по-моему, очень любопытной.
Нo прежде - о самом авторе. Я познакомился с ним и Вытегре, в родных местах Николая Алексеевича, где ежегодно проводятся клюевские чтения. Игорь Борисович - потомственный петербуржец, поэт, публицист. Его отец, левый народник, активный участник революционного движения и общественной жизни начала века, был знаком с Клюевым, да и, пожалуй, с петроградской литературной элитой двадцатых годов. Игорь Борисович не без понятной гордости любит вспоминать о том, что его крестным отцом был Николай Клюев, что в их доме до сих пор хранится подаренная крестнику икона с изображением святого Симеона с младенцем Иисусом, на которой Клюев сделал надпись: «Икона поморского письма петровского времени из скитов Выгорецких иже на реке Выге», и второй подарок поэта - старинная книга «Пролог».
Томские читатели знают И. Западалова по его произведению о Г. Распутине, опубликованному в «Томском вестнике», а поклонники Есенина, наверное, не пропустили небольшую заметку в девятом номере «Невы» за минувший год, где Игорь Борисович, ссылаясь на сведения, которыми обладает Борис Никифорович Кравченко /брат известного художника Анатолия Яр-Кравченко, близкого Клюеву и Есенину/, а также на собственные изыскания решительно выступает против распространившейся в последние годы версии об убийстве Есенина чуть ли не «жидо-масонами» в кампании с «агентами ЧК». Увы, на совести некоторых сотрудников ЧК и без того хватает преступлений, но в гибели великого нашего поэта они неповинны - дело, на мой взгляд, обстояло и проще, и трагичней.
Так вот что И. Западалов пишет о событиях 1916 года.
Каждый раз, когда Клюев бывал в лазарете, во дворце, в соборе, он замечал рядом с царем и царицей, их детьми худощавую высокую фигуру человека с прилизанными волосами и грубым замкнутым лицом аскета или сектанта. Сжав губы, он молча, ястребиным хищным взглядом следил за окружавшими и время от времени, положив руку на кудрявую голову наследника, свысока кивал его матери. На руке «святого старца» Клюев видел несколько золотых колец, украшавших длинные сухие пальцы, но к удивлению своему, на указательном пальце правой руки заметил простой, видно, старый серебряный перстень без всяких камней и отделки. Старец поочередно то одним, то другим пальцем, украшенным кольцами, проводил медленно по волосам Алексея и мальчик удовлетворенно улыбался.
- Вот весь секрет тому, что «колдуна» держат при дворе, - думал поэт. - Но только ли ухищрениями гипнотизера должен обладать народный ходатай? Да, отец и мать готовы на все, чтобы спасти приговоренного к гибели ребенка! И это по-человечески, по-христиански. Но зачем же бывшего конокрада, сектанта, дикого фанатика и хитрого интригана приближать к престолу, давать ему право вершить датами церковными, государственными?
Придворный «колдун» не понравился «доли народной певцу». Взял на прицел своим ястребиным взглядом непрошенного гостя и Григорий Распутин. Почувствовал соперника, супротивника, покусителя на титул «Друга» царской семьи. И мнительный самолюбивый старец не выдержал.
Каким образом происходила последняя с ним встреча Н. Клюева мне, со слов самого поэта, передал Б. Н. Кравченко. На одном из заседаний Клюевского общества «Песнослов» Борис Николаевич, его председатель, вспомнил такой рассказ, лично доверенный ему поэтом незадолго до ареста.
Уже в начале осени 1916 года, встревоженный нападками прессы, происками придворных, болезнью царевича, Григорий принял решительные меры. Проходил очередной концерт для раненых в Федоровском городке. После ансамбля балалаечников и цыганского хора читали стихи Есенин и Клюев. Когда Клюев кончил выступление, он с удивлением увидел, что перед ним, взяв его за медную пуговку на стрелецком кафтане, стоит старец и что-то хочет сказать, пересиливая громкие хлопки и сильный гул в палате.
- Нехорошо, Николай Алексеевич, таким «праздничком» воинов потчевать. - Распутин имел в виду «Обидин плач» со строками «Как на полюшке кровавом / Головами мосты мощены». - Видно, душа твоя сама еще недогуляна, недолюблена. Не елей льешь, а соль на раны сыплешь. Лучше тебе вдругорядь здесь не выступать. Пристало ли юным царевнам про кровь-то вещать? - Распутин сверкнул глазами и шепотом прохрипел: - А на царевича не заглядывайся. Не твоего поля ягодка. В моем кузовке лежит. Не вывалится. - Подумав, пожевал губами и добавил доверительно: - Силу в тебе чую. Большая. Да не к тому двору прибиться хочешь. Другая тебе стезя. Иди, иди! И мне больше на глаза не попадайся. Второй раз к наследнику не подпущу. Мысли твои завистные, вытегор, чую...
Поразительны были слова. Вроде бы угроза, как бы и уговор. Но еще больше сбил с толку Гришка, сняв с пальца то самое тусклое серебряное кольцо, которое уже приметил поэт и, поцеловав, нанизал на палец сопернику:
- Знаю, откуда ты, зачем здесь, что ждет тебя. Пусть возвысит твою душу этот царственный дар!
Позже Ломан /полковник Д. П. Ломан, штаб-офицер для особых поручений при дворцовом коменданте, ктитор Федоровского собора в Царском Селе/ поведал Клюеву историю распутинского подарка. Еще в ХVII веке патриарх Никон подарил царю Алексею это кольцо. Попав в опалу, Никон превратился в еретика и умер в заточении, но перстень его хранился среди царских драгоценностей. Александра Федоровна была под влиянием старца, она и подарила ему неброский, но значительный сувенир. Распутин же по-своему распорядился романовской реликвией. Решил откупиться от опасного конкурента, а заодно, возможно, и поглумиться над Клюевым-старообрядцем, врагом никоновской «ереси». Так или иначе, но «откуп» был принят, хотя неизвестно, какой смысл во все это вкладывал сам поэт. По ясно одно: он берег сувенир и только перед ссылкой передал Анатолию Яр-Кравченко. И до сих пор никоновско-распутинский перстень носит один из членов семьи Кравченко, возможно, не зная всей его сложной судьбы. Тем более, что внутри перстня Клюев назло дарителю выгравировал свою собственную фамилию. Видимо, как наиболее законный, с его точки зрения, владелец. И не без основания. Не случайно, он писал: «...И не оберточный Романов,/ А вечность жалует меня».
Западалов И., Пичурин Л.
Народная трибуна. – 1993. – 3 апр.
