«Создана на эшафоте...»: Нарымская поэма Н. Клюева
Поэму «Кремль» давно ожидали все почитатели творчества Клюева, так как знали, что она хранится в одном из семейных архивов. Недавно Томский государственный университет опубликовал книгу «Наследие комет», составленную Т. А. Кравченко и литературоведом А. И. Михайловым. В неё вошли сибирские письма Клюева, его стихи, репродукции рисунков Анатолия Яр-Кравченко, письма и воспоминания братьев Кравченко и, главное, поэма «Кремль». Поэма создана в Колпашеве летом 1934 года, в тяжелейшие месяцы ссылки поэта. Вместе с единственным дошедшим до нас стихотворением «Есть две страны: одна Больница...» «Кремль» составляет своеобразную дилогию его сибирского творчества. Но если стихотворение, написанное в предчувствии неизбежной гибели в 1937 году, звучит как своеобразный клюевский вариант «Exegi monumentum», предсмертное завещание поэта, уже увидевшего «тётушку Могилу» в «зловещем окне» эпохи, то поэма ближе по своей жанровой структуре к оде, стансам, обращённым к тирану.
Кажется всё ясно: поэт в отчаянном состоянии создаёт покаянное произведение, обращённое к Сталину и его кремлёвским сподвижникам, с целью возможной реабилитации, возвращения из нарымской ссылки. Эти мотивы нетрудно отыскать и в самой поэме:
Я край родимый озираю,
И новому стальному маю,
Помолодевший и пригожий,
Как утро тку ковёр подножий...
Но большой художник всегда себя выдаст, даже в произведениях явно комплиментарных. Кстати, сам Клюев не считал свою поэму «вещью», написанной лишь для своего спасения, а вкладывал в неё глубокий смысл. «Такие вещи,— писал он в письме к Анатолию Яр-Кравченко,— достойны всякого внимания— и могут быть созданы только в раю или на эшафоте раз за жизнь поэта». В другом письме к тому же адресату он скажет о своём творении: «Я написал, хотя и сквозь слёзы, но звучащую и пламенную поэму. <...> Это самое искреннейшее и высоко зовущее моё произведение. Оно написано не для гонорара и не с ветра, а оправданно и куплено ценой крови и страдания. Но всё, повторяю, зависит от того, как его преподнести чужим, холодным глазам. Если при чтении люди будут спотыкаться на каждом слове и тем самым рвать ритм и образы, то поэма обречена на провал». К этим мнениям поэта необходимо прислушаться, стараясь понять потаённое содержание поэмы.
Центральным её образом, определившим название, является Кремль. Он сложный, неоднозначный, вобравший в себя многие традиционные смыслы: центр Москвы, символ Русской державы, главная святыня православного Отечества, сердце родины. После революции и переезда советского правительства в Москву необычайно быстро складывается новая мифологема Кремля: он— твердыня пролетарского государства, его голова, мозг. Как часы сверяют по кремлёвским курантам, так и свою жизнь люди должны сверять по Кремлю, который выступает в качестве своеобразного плуга, вспахивающего новь, является символом новой веры, революции, праздников, ознаменовавших отсчёт советской истории. Вместе с тем Кремль— это и метафорический образ великого Сталина, отца народов, старшего брата каждого советского человека. В других своих ипостасях Кремль предстаёт страшным монстром, «несокрушимой скалой», «зловещим коршуном», беркутом, тиранящим «седое вороньё». Перед «гневом с его вершин» (с. 211) беззащитны все граждане в государстве, но более всего беззащитен поэт, которого «в ледяных зубах обвала» «верховным гневом», как «трусливого ягнёнка» (с. 211), занесло в Нарым.
Лирическую тему «Кремля» составляет трагическая судьба поэта в тоталитарном государстве. Лирический герой поэмы амбивалентен по своей сущности: два голоса постоянно ведут в нём диалог. Это голос обычного человека, пытающегося стать конформистом, чтобы выжить в нечеловеческих условиях ссылки, и поэта, который хотя и клянётся в отказе от своей прежней привязанности к патриархальной Руси и страстно говорит о любви к советской, стальной России, но в своей главной сущности поэта служит только истине и красоте. И ведётся этот диалог не только в плоскости сегодняшнего времени, но и в истории, культуре, поэтому текст поэмы весь соткан из интертекстов, культурных реминисценций. Они напоминают читателю об истинных смыслах, не поддающихся временной девальвации.
Позиция поэта: давая клятвы преданности Кремлю в своём стремлении «быть железным», Клюев вместе с тем настойчиво внушает мысль о том, что подлинная поэзия немыслима без эстетического начала, поэтической традиции:
«Молчи! Волшебные опалы
Не для волчат в косынках алых! -
Они мертвы для Тициана,
И роза Грека Феофана
Благоухает не для них!
Им подавай утильный стих,
И погремушка пионера
Кротам гармония и вера!»
Идеология не должна убивать красоту, и многие из современников поэта предпочли подлинное искусство «утильному стиху». Эта мысль об утилизованной литературе звучит как в самой поэме («Сад Поэтов»), так и в его письме к Н. Ф. Христофоровой из Томска: «С болью сердца читаю иногда стихи знаменитостей в газетах. Какая серость! Какая неточность! Ни слова, ни образа. Всё с чужих вкусов. Краски? Голый анилин, белила да сажа, бедный Врубель, бедный Пикассо, Матисс, Серов, Гоген, Верлен, Ахматова, Верхарн. Ваши зори, молнии и перлы нам не впрок. Очень обидно и жалко». Следуя жанру оды, Клюев прибегает к нравственным урокам, преподносимым историей властям. В поэме таким уроком является жизнь Тараса Шевченко, униженного и оскорблённого царской властью и сосланного на десять лет служить простым солдатом в суровые казахские степи. Но время расставило всё по своим местам: поэт не просто реабилитирован историей, он стал духовным отцом украинского народа, гордостью украинской и мировой литературы, а сославший его царь Николай I подвергся нравственному остракизму потомков.
Клюев считал, что его собственная судьба во многом напоминает судьбу Шевченко, хотя власти обошлись с ним ещё более сурово, нежели с украинским поэтом: «Положение моё очень серьёзно, равносильно отсечению головы, ибо я, к сожалению, не маклер, а поэт. А залить расплавленным оловом горло поэту тоже не шутка— это похуже судьбы Шевченко или Полежаева <...>», — писал он к Н. Ф. Христофоровой, своему ангелу- хранителю, из томской ссылки. Но главное в этом сближении не только сходство судеб, а понимание Клюевым своей роли в истории русской национальной поэзии, которую он сравнивал с ролью народного украинского поэта, мысля себя поэтическим «собратом» Т. Г. Шевченко:
Тарас Николе как собрату,
Ковыльную вверяет кобзу! —
И с жемчугом карельским розу
Подносит бахарь Украине!
Их встреча в веках знаковая: как Державин дряхлеющей рукой передаёт свою лиру юному Пушкину, так и Шевченко «ковыльную вверяет кобзу» своему поэтическому потомку — русскому народному поэту, именуемому диалектным словом бахарь, которым обозначали в старину краснобаев, рассказчиков. Имеет свой потаённый смысл и подарок «певца олонецкой избы» великому Кобзарю — роза с жемчугом. Образ розы — царицы цветов — заключает в себе множество значений. Но в поэтике клюевских текстов это прежде всего символ сердца Богоматери, вмещающего безграничную любовь к людям и их бесконечные страдания.
Поэма «Кремль» была закончена Н. Клюевым в Колпашеве к началу августа, накануне I съезда советских писателей, и отправлена Анатолию Яр-Кравченко в Ленинград. Младший друг поэта должен был её перепечатать и передать в самые высокие инстанции. Но, видимо, знакомые литераторы не смогли постичь потаённый смысл поэмы, а прочитали лишь её поверхностный слой. В этой связи показательно мнение Р. В. Иванова-Разумника, который познакомился с «Кремлём» в оригинале и высказался о нём как о произведении «вымученном», целью создания которого является попытка Клюева «вписаться в стан приспособившихся». Самого автора поэмы он называл «человеком, павшим духом», «сломленным нарымской ссылкой и томской тюрьмой». Почему же тогда комплиментарное произведение не было передано власть имущим? Очевидно, и Анатолий Яр-Кравченко, и его окружение понимали, что и «наверху» из-за скрытых смыслов и усложнённого метафорического языка поэма не послужит освобождению автора из ссылки, а наоборот, она лишь утвердит мнение о Клюеве как о поэте, чуждом трудящимся своим «пономарьским тьморечьем». Сложилась парадоксальная ситуация: одно из значительных произведений выдающегося русского поэта 20 века, созданное «на эшафоте», не могло найти своего адресата ни «наверху», ни в стане поэтов, даже близких Н. Клюеву. Только сейчас, «прорвав громаду лет», «Кремль» может быть прочитан как художественное явление. Клюевская поэма — это и покаянная ода тирану, написанная сломленным тюрьмой и «глухоманью Нарыма» слабым человеком, и поэма о трагической судьбе национального русского поэта в условиях тоталитарного режима. Ода, обращённая к тирану, стала памятником самому поэту, возвратившемуся к нам из страны забвения.
Доманский В.,
//Начало века. – 2007. – №3. – с.85-88.
