С доверием и чистым сердцем
В дни, когда в Томске отмечалось 50-летие Союза писателей России и 45-летие Томской писательской организации, нашим гостем был Сергей Станиславович Куняев, известный писатель, зав. отделом критики журнала «Наш современник». Сейчас он работает над жизнеописанием Николая Клюева. Вместе с томскими писателями Сергей Куняев посетил памятные клюевские места в Томске, побывал в Колпашеве, где русский поэт провел самые трудные месяцы своей сибирской ссылки.
- Сергей Станиславович, расскажите о своем творческом пути, о том, что написано и опубликовано. Это позволит читателям представить спектр Ваших интересов.
– Первая моя книга «Огнепалый стих» вышла в 1990 году в издательстве «Молодая гвардия», в приложении к одноименному журналу. Это был сборник литературных исследований. Собственно, я работаю именно в жанре литературного исследования, биографического и творческого. Круг моих интересов составляет русская поэзия двадцатого века и, в частности, новокрестьянская поэзия как ее отдельное литературное направление. В ту книгу вошли мои первые работы, посвященные Сергею Есенину, Николаю Клюеву и Анне Ахматовой.
Потом я работал преимущественно над жизнью и творчеством Сергея Есенина, отыскивал неизвестные произведения, одно из которых было опубликовано еще в 1980 году в журнале «Огонек». Это стихотворение «От берегов, где проседь...», посвященное Мине Львовне Свирской, знаменитой эсерке. Я много лет занимался разысканиями, и, в конце концов, плодом этой работы стала книга «Сергей Есенин», написанная мной и Станиславом Юрьевичем Куняевым, которая была издана в серии «Жизнь замечательных людей» к 100-летию со дня рождения Сергея Есенина. К настоящему времени вышло семь изданий этой книги, пять из которых – в серии ЖЗЛ, случай вообще беспрецедентный для этой серии. Кроме того, два отдельных издания этой книги были опубликованы в других издательствах.
Одновременно с этим в начале 1990-х гг. мы работали в архиве Комитета государственной безопасности, знакомились с делами, заведенными на новокрестьянских поэтов. В частности, именно тогда мы впервые нашли и опубликовали в 1992-м в «Нашем современнике» знаменитый манифест Алексея Ганина «Мир и свободный труд – народам». Знакомились также с делом Николая Клюева. В деле 1934 года, заведенном на него, среди материалов допроса, в массиве рукописей, изъятых при обыске и, к счастью, не уничтоженных, мы обнаружили, кроме ранее известной поэмы «Погорельщина» и опубликованной к этому времени поэмы «Песнь о Великой Матери», черновик поэмы «Каин». Он, к сожалению, полностью не сохранился. Мы его напечатали в первом номере журнала «Наш современник» за 1993 год.
Также мы описали и прокомментировали дела, заведенные на Сергея Клычкова, Петра Орешина, Василия Наседкина. Но, кроме этого, мы еще открыли для себя знаменитое дело «сибирской бригады» 1932 года, по которому шли такие поэты, как Сергей Марков, Леонид Мартынов, Евгений Забелин, Лев Черноморцев, Павел Васильев. И там мы тоже обнаружили неизвестные стихотворения Сергея Маркова и черновик поэмы Леонида Мартынова, посвященной адмиралу Колчаку, а также стихи Евгения Забелина и неизвестные произведения Павла Васильева.
Все эти материалы мы подготовили и с комментарием выпустили отдельным изданием к юбилею Сергея Есенина в 1995 году. Эта книга называлась «Растерзанные тени». Название помогла найти строчка из стихотворения Пимена Карпова, тоже совершенно забытого замечательного поэта и прозаика. А стихотворение посвящено памяти Алексея Ганина: «И стала по растерзанной России/ бродить твоя растерзанная тень...».
Я занимался также изданием и комментированием того же Пимена Ивановича Карпова, принимал участие в составлении поэтической антологии «О, Русь, взмахни крылами...», которая вышла в 1986 году в издательстве «Современник». Собственно там, в этой антологии, мы впервые, спустя несколько десятилетий, соединили этих поэтов новокрестьянской плеяды и представили их как отдельный литературный пласт отечественной словесности. А следующая моя работа была посвящена жизни и творчеству Павла Николаевича Васильева, замечательного русского поэта, который прожил, как Лермонтов, всего лишь 27 лет. Она печаталась в «Нашем современнике» в двухтысячном году. Через год вышла отдельным изданием. В настоящее время работаю над жизнеописанием Николая Клюева.
– Как возник замысел этой книги, как продвигается работа над ней, ведь выход журнального варианта уже запланирован на 2009 год.
– Замысел этой книги вызревал долго, вызревал очень непросто. Уже работа над биографией Сергея Есенина и Павла Васильева естественно подводила к замыслу этой книги, потому что и Есенина, и Васильева по-настоящему вводил в литературу именно Клюев.
– Есенин сам об этом признавался: «Апостол нежный Клюев нас на руках носил...»
– Так вот этот «апостол нежный Клюев» был действительно их духовным наставником и путеводителем на крайне запутанных тропах, где канавы, овраги и колдобины чередовались с более или менее ровной дорогой. И по этим тропам Клюев их и проводил. Он их учил и литературному поведению, и вообще самому существованию в литературной жизни, объяснял им, чего нужно остерегаться, как нужно, не теряя себя, выстраивать свою жизненную линию поведения, чтобы сохранять в себе творческий жар, творческое горение, сохранять внутреннюю силу для высших творческих достижений.
– А не является препятствием то, что о жизни Клюева уже написал Константин Азадовский?
– О Клюеве, по-хорошему говоря, уже вышло несколько книг. Есть отдельная книга Константина Азадовского, а есть и сборники, в которых опубликованы исследования, посвященные тому или иному аспекту творчества Клюева,очень серьезных ученых, филологов Александра Михайлова, Сергея Субботина, Людмилы Киселевой, в том числе и филологов-томичей. Это не только не мешает, это помогает и одновременно служит своеобразным стимулом, потому что Клюев до сих пор, как град Китеж, погрузившийся на дно озера Светлояр, только угадываемый. Он ведь и при жизни остался непонятым. Он ведь правильно о себе написал: «Греховным миром не разгадан». «Греховный мир» не разгадал его при жизни, и только сейчас мы на подступах к пониманию всей глубины и сложности этого уникального клюевского мира. Здесь, конечно, есть реальная возможность не только проникновения в этот мир, но и для понимания того, насколько это сложная и богатейшая по своему внутреннему содержанию фигура.
Еще одна причина – открытое недоверие исследователей к самому Клюеву. Посудите сами: у поэта есть целая автобиографическая книжка «Гагарья судьба», и сам по себе этот текст таит в себе массу загадок. Эти загадки требуют разгадывания, а многие считают Клюева мифотворцем и не верят ему. Но поэту нужно доверять. Там, где есть немифический сюжет, который дает возможность как бы поправить поэта, определить все-таки реальные константы его жизни, его бытия на земле – это одно дело, но когда этих данных нет, нужно уметь доверять внутреннему голосу поэта.
– Скажем, есть легенда или полуправда, что Клюев два года находился в Соловецком монастыре. Как Вы считаете, есть какие-либо факты, которые говорят в пользу этой легенды?
– Я могу по этому поводу сказать вот что: документы, которые бы об этом свидетельствовали, не сохранились. Но если мы отнесемся с доверием к свидетельству самого Клюева, то совершенно другими глазами прочтем его поэму «Соловки». Мы увидим, что это поэтически воплотил человек, бывший на Соловках и видевший пейзажи и соборы Соловецкого монастыря.
– Какие трудности Вы испытываете во время работы над книгой? Николай Клюев, как вы сами сказали, такой сложный и потаенно глубинный поэт...
– Легче сказать, каких трудностей я не испытываю, потому что трудности здесь сопровождают буквально каждый твой шаг. Двадцать первых лет жизни Клюева – это почти сплошное белое пятно. Единственно, как можно воссоздать этот период – только идя вслед за самим Клюевым, одновременно привлекая разнообразный, богатый и очень сложный исторический материал, который будет прокладывать какие-то гати через огромные топи и болота. Дуновение живой жизни здесь ощущается только в рассказе Клюева о себе. Не просто отойти от поэта и на расстоянии попытаться более или менее представить, что стоит за клюевскими рассказами, например, о его побеге из Соловецкого монастыря. Вернее, выяснить, какой импульс послужил этому побегу и что стоит за описанием его первого путешествия на Кавказ.
Но что мы здесь видим? То, как Клюев описывает странника, пришедшего в Соловецкий монастырь и соблазнившего его на этот побег с уходом в секту. Клюев упоминает амулет на груди этого странника со словом «шамаин». А теперь давайте посмотрим: в 1901 году Василий Розанов пишет исследование, которое потом вошло в его книгу об апокалиптической секте, исследование о хлыстах и приводит там тоже слово «шамаин», что означает в прямом переводе «скопец волею божьей». Но в чем здесь заключается сложность? Хотя бы в хронологии появления Клюева в хлыстовской секте (или скопческой), хотя эти секты так или иначе соприкасались. А уж его путешествие по Кавказу и встречи, как он выражался, с «мальцами», которыми он был соблазнен, с которыми он путешествовал какое-то время (какое – опять-таки определить невозможно). А описание главаря группы «мальцов» некоего Али, который, по словам Клюева, искал его по всему Кавказу и покончил с собой. Мне думается, что он просто-напросто был убит за покушение на единоверца, и именно в связи с его гибелью Клюев потом на Кавказе был арестован, как он об этом сообщает. Клюеву удалось бежать, его нашли единоверцы и спрятали, а затем поселили там, где его никто не мог найти.
Эти первые двадцать лет жизни Клюева – самые темные в его биографии. И на всем такой явно легендарный отсвет. Мы не можем утвердить или опровергнуть это никакими документальными данными, но есть естественная возможность поверить поэту и, по крайней мере, осторожно, не торопясь, не отдаваясь полностью волшебной волне его слова, пойти за ним по этому пути. Это описание на самом деле происходивших событий, смешанное потом с его поэтическими вымыслами.
– Помогут Вам томские и колпашевские впечатления в работе над книгой? Ведь Вы первый столичный литератор, кто побывал в Колпашеве, увидел этот знаменитый «бугор глины»...
– Это на самом деле бесценная для меня поездка, потому что именно в Колпашеве я увидел то, что дало мне возможность как бы заново восстановить тексты писем Клюева и увидеть те реалии, которые стоят за строчками этих писем: и дом, где он жил, и роща, куда он ходил к источнику, и улицы, по которым он проходил, и, конечно, тот самый Колпашевский яр – «глиняный бугор».
– Клюев, к сожалению, – поэт «потаенный». Есть ли у Вас задача приблизить его к народу, чтобы он стал если не так популярен, как Есенин, то хотя бы известен широкому читателю?
– Понимаете, здесь есть некий предел в понимании Клюева. Есть некий отчетливый предел, за который трудно перейти. И даже понимаешь в некоторые моменты, когда за этот предел переходить просто не стоит, потому что поэзия Клюева – это воплощение той невидимой, потаенной России, которая существовала всегда, наряду с реальной Россией, которую мы знаем.
– Она, наверное, исчезла навсегда.
– Как сказать. Приведу один пример. Россия на протяжении всего двадцатого века подверглась таким катаклизмам, таким испытаниям, таким изломам, когда она сама трансформировалась, меняла государственные формы, меняла свои сущностные константы и компоненты. Она так или иначе выживала на протяжении всего двадцатого века. По существу все двадцатое столетие – это испытание России и как империи, и как государства, и как особого духовного мира. Ломались какие-то фундаментальные устои, и на их месте появлялись новые, но вот эта невидимая Россия жила, существовала и проходила вот эти же все сломы и передвижки.
Клюев вспоминает о секте бегунов, которые незнакомыми нам тропами переходили друг к другу, общались друг с другом, передавали друг другу потаенные списки, тайные произведения, тайную переписку. А ведь эта секта просуществовала до 70-х годов двадцатого века. Они прятали так, что невозможно было найти бежавших заключенных и дезертиров, то есть эта потаенная жизнь продолжалась.
Или вот еще один момент. Три года назад в Москве на Рогожском кладбище отмечалось 100 лет снятия печати с Рогожской старообрядческой церкви. Я был на этом празднике, я видел, какое было радостное ликование. В 1905 году по указу Николая Второго были сняты эти печати, и целый слой русского населения, до этого времени мучимый и изгоняемый, отторгнутый от всех рычагов управления, культурной жизни, от всего внешнего бытия, внешнего государственного существования России, вдруг почувствовал свое возвращение в реальную жизнь, притом что жизнь самого старообрядчества не прекращалась ни на мгновение.
– Что Вы хотели бы пожелать читателям журнала «Начало века» и будущим читателям Вашей книги?
– Что бы я пожелал? Как бы это ни было трудно, надо сделать несколько шагов, чтобы войти в клюевский мир без предубеждения и скептицизма по отношению к поэту. Войти в этот мир с доверием и чистым сердцем, ведь у Клюева одним из его последних, совершенно великолепных текстов был трактат «Очищение сердца», который он, кстати, написал в Томске. Это совершенно удивительный трактат. Он говорит о том, как нужно подойти к самому Клюеву. Так вот: если подойти к нему именно с очищенным сердцем, тогда многое, что сейчас кажется закрытым в его мире, нам откроется.
Беседу с Сергеем Куняевым вёл Валерий Доманский,
//Начало века. – 2008. - №4. – с.2-5.
