«Я – посвящённый от народа…»
Миссия поэта в творчестве Николая Клюева
Я – посвященный от народа,
На мне великая печать,
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.
В этих известных строках Клюева по существу заключен его творческий манифест. Но здесь не так все однозначно: он не просто певец народа, природы и земли Русской. Сколько таких поэтов было и есть на нашей земле! Но он и не избранный, как сейчас наш народ избирает своих представителей во всякие общественные структуры. Он – «посвященный», именно ему открыл свои потаенные тайны, сокрытые от обычного человека.
Что это за тайны? Послушаем самого поэта: «От норвежских берегов до Усть-Цыльмы, от Соловков до персидских оазисов знакомы мне журавлиные пути. Плавни Ледовитого океана, соловецкие дебри и леса Беломорья открыли мне нетленные клады народного духа: слова, песни и молитвы. Познал я, что невидимый народный Иерусалим – не сказка, а близкая родимая подлинность, познал я, что кроме видимого устройства жизни русского народа как государства, или вообще человеческого общества существует тайная, скрытая от гордых взоров, иерархия, церковь невидимая – Святая Русь, что везде, в поморской ли избе, в олонецкой ли позёмке или закаспийском кишлаке есть души, связанные между собой клятвой спасения мира, клятвой участия в плане Бога. И план этот – усовершенствование, раскрытие красоты лика Божия»1.
Конечно, не будем дословно понимать все сказанное Клюевым в его «Гагарьей судьбине», ведь сам поэт писал о себе: «Греховным миром не разгадан...». Это не обычная автобиография с некоторой долей вымысла, а сложная книга со своим мифотворчеством, откровениями, пророчеством, интертекстами, иносказаниями, аллюзиями, своеобразной системой метафор. Книга, которая требует адекватных приемов для ее прочтения. Опыт такого прочтения предпринял в своем биографическом романе-исследовании Сергей Куняев2.
В приведенной мною большой цитате из «Гагарьей судьбины» есть некая программа жизни, творчества и понимания назначения поэта, владеющего потаенным знанием, то есть «нетленными кладами народного духа»: «слова, песни и молитвы».
Имеется и вторая загадка в тексте процитированного клюевского стихотворения «Я – посвященный от народа...»: почему не поэт принимает благодать от природы, как в славянской мифологии, а наоборот, природа «на свое чело» его «прияла благодать»? Это уже христианская концепция, но вместо поэта должен быть Христос. Чтобы ответить на поставленные вопросы, необходимо обратиться к этапам становления и самоопределения Клюева как поэта.
Самые ранние юношеские стихи Клюева, как и Есенина, достаточно традиционные и написаны в духе крестьянских поэтов (А.Кольцова, И.Сурикова, И. Никитина, С. Дрожжина). Главная их тема – тяжелая судьба народа, печаль и безысходность. Но сразу же имеется отличие: у Есенина появляются надсоновские мотивы. Лирический герой сосредоточен лишь на собственной печальной судьбе, поэтому стихотворение и названо «Поэт»:
Он бледен. Мыслит страшный путь.
В его душе живут виденья.
Ударом жизни вбита грудь,
А щеки выпили сомненья.
___________________________________________________________________________
1 Клюев Н. А. Гагарья судьбина// Клюев Н. А. Словесное дерево. СПб, 2003,с.35.
2 Куняев С. С. «Ты жгучий отпрыск Аввакума…»// Наш современник, 2009. №1-10.
У Клюева долгое время тема поэта не заявлена. Его лирический герой живет думами и настроениями народа. Поэтому его судьба становится общей для многих людей из народа, как, например, в революционной песне «Безответным рабом/ Я в могилу сойду...». Фактически до 1907 года, переписки с Блоком, определение себя как поэта Клюева мало интересует. Идет процесс овладения поэтическим мастерством, поиск собственного голоса. Диапазон необычайно широк: от народно-песенной поэзии и былинных стилизаций до символистских опытов и мотивов. Пока его поэзия не отражает глубины духовных поисков, которые сразу же обозначатся в его переписке и общении с Блоком. Любопытно, что Блок, как первый поэт, «заметил и благословил», хотя и по-разному, Клюева и Есенина. Есенина как поэта-песенника, а Клюева – как крестьянского пророка и поэта, наделенного сокровенным словом. Этот факт очень значим в понимании их духовного и поэтического становления.
Блок очень много значил в судьбе Клюева. При содействии Блока стихи Клюева печатаются в журналах «Золотое руно», «Новая земля». В 1912 вышли две поэтические книги Клюева – «Сосен перезвон» (с предисловием В. Брюсова) и «Братские песни», а затем еще два сборника – «Лесные были» (1913) и «Мирские думы» (1916). Но для Блока Клюев выступает не только учеником, но и учителем, не обычным учителем, скорее духовником. Как известно, для Блока общение с Клюевым, прежде всего эпистолярное, а затем и личное (они очно познакомились четыре года спустя после начала переписки) имело чрезвычайное значение. Блок помещал отрывки из писем Клюева в своих статьях, неоднократно цитировал своего корреспондента, читал его письма знакомым. Клюев явился для Блока не просто талантливым человеком из народа, но, прежде всего, носителем глубинного национального духа, новым Иоанном Крестителем. Не случайно в декабре 1911 года мать поэта в письме к М.П. Ивановой сообщает: «Клюев нынче осенью провел с Сашей несколько дней. Сидел по ночам. Я думаю, Вы поймете всю важность этого Крещения».
Не будем подробно останавливаться на этой теме, она достаточно полно и интересно представлена К.М. Азадовским в его книге, где впервые были напечатаны и прокомментированы письма Клюева к Блоку1.
Что произошло в период этого общения с самим Клюевым? Он понял, что в исторической эпохе ему уготовлено место крестьянского поэта-мессии, и стремился его занять. Поэтому тема поэта будет заявлена в его творчестве теперь необычайно сильно и уже не уйдет до конца его жизнь.
В программном стихотворении 1909 года «Поэт» Клюев создаст амбивалентность своего образа поэта – наружного и потаенного, «неосязаемого»:
Наружный я и зол и грешен,
Неосязаемый – пречист,
Мной мрак полуночи кромешен,
И от меня закат лучист.
Я смехом солнечным младенца
Пустыню жизни оживлю
И жажду душ из чащи сердца
Вином певучим утолю2.
Еще более загадочным предстанет его лирический герой в стихотворении «Пловец» 1908 г., посвященном А. Блоку. Необычна его композиция: в начале стихотворения
_____________________________________________________________________________
1 Николай Клюев. Письма к Александру Блоку: 1907 – 1915. Публикация, вводная статья и комментарии – К. М. Азадовский. М., «Прогресс-Плеяда», 2003.
2 Клюев Н. А. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. СПб, 1999. С. 115. Далее ссылки на это издание с указанием страницы
В страну пророков и царей
Я челн измученный направил
И на безбрежности морей
Творца Всевидящего славил (с. 107).
Во второй части наступает преображение героя, получившего эту благодать от Бога:
Рукою благостной Господь
Развеял сумрак непогодный
И дал мне светлую милоть
И пояс, радуге подобный.
Молниевиден стал мой лик
И ясновидящ взор туманный,
Прозрев за далью материк
Земли пловцу обетованной...(с. 107).
Совсем необычный финал стихотворения. Древний бог породил природу, но не дал ей благодати, благодать прольется на нее от прозревших, обретших внутреннее зрение людей, идущих по пути Христа. Творчество и есть путь Христа, создание красоты, гармонии, наделение всего мира живым словом, потаенным знанием. И настоящий поэт обладает этим знанием:
Как будто в сумраке далече,
За гранью стынущей зари,
Пловцу отважному навстречу
Идут пророки и цари (с. 108).
Огромную роль в жизни Клюева сыграл и украинский кобзарь Т.Г. Шевченко. Потомок коренного крестьянского рода северного поморского края не раз мечтал о славе украинского поэта, который из крестьянских низов поднялся до поэта всего украинского и славянского мира. Русский поэт тоже знал себе цену, понимал значение своего таланта и того места, которое он занимает и займет в галерее крестьянских (разумеется, христианских) поэтов. Если Шевченко открывает эту галерею, то Клюев ее фактически завершает, так как в последний раз в творчестве Клюева народная речь, уходящая в небытие крестьянская культура и история, по словам О. Мандельштама, «замкнула язык извне, отгородила его стенами государственности и церковности». Клюев последний пример этой живой жизни народно-поэтического и книжно-архаического языка, который «со всех сторон омывает и опоясывает грозной и безбрежной стихией»1.
Как и у Тараса Шевченко, основы его образности и миросозерцания скрываются в фольклорных истоках, церковно-славянской и древнерусской традиции. Но если украинский поэт аккумулировал в своем творчестве ритмомелодику украинской разговорной речи, разнообразие его интонаций и мелодий народных песен, лукавую мудрость сказок, печаль дум, высокую архаику исторических летописей, то стих Клюева больше восходит к русским былинам, календарно-обрядовой поэзии, плачам и причитаниям Русского Севера, традициям старообрядческой книжности. Это своеобразие его поэтического мастерства точно подметил Осип Мандельштам в известном своем высказывании: «Клюев пришел от величавого Олонца, где русский быт и русская мужицкая речь покоятся в эллинской важности и простоте. Клюев народен, потому что в нем уживается ямбический дух Баратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя»2. Сам русский поэт, обладая пророческим даром, улавливал свою миссию художника в эпоху крушения крестьянской культуры и унификации народного языка:
_____________________________________________________________________________
1 Мандельштам О. Э. Собр. соч. в 4 т. М., 1991. С 245.
2 Мандельштам О. Э. Т3. С.34.
О Боже сладостный, ужель я в малый миг
Родимой речи таинство постиг,
Прозрел, что в языке поруганном моем
Живет Синайский глас и вышний трубный гром?.. (с. 290 –291).
Хочу заметить, что Клюев к творчеству и личности Шевченко обращался неоднократно. Обратился он к нему и в своей нарымской поэме «Кремль». В ней, ведя диалог с властями, Клюев прибегает к истории жизни Тараса Шевченко, которая является поучительным примером победы великого поэта над своими историческими гонителями в «малом времени». «Большое время» все расставило по своим местам: поэт не просто реабилитирован историей, он стал духовным отцом украинского народа, гордостью украинской и мировой литературы, а сославший его русский царь Николай I подвергся нравственному остракизму потомков.
В этой поэме речь уже идет не только о сближении и сходстве судеб двух поэтов – украинского кобзаря и олонецкого гусляра, но и о понимании Клюевым своей роли в истории русской национальной поэзии, которую он сравнивал с ролью Шевченко, мысля себя его поэтическим «собратом»:
Тарас Николе, как собрату,
Ковыльную вверяет кобзу! –
И с жемчугом карельским розу
Подносит бахарь Украине!1
Их встреча в веках знаковая: как Державин из дряхлеющих рук передает свою лиру юному Пушкину, так и Шевченко «ковыльную вверяет кобзу» своему поэтическому потомку – русскому народному поэту, именуемому диалектным словом бахарь, которым обозначали в старину говорунов, краснобаев, рассказчиков, сказочников.
Имеет свой потаенный смысл и подарок «певца олонецкой избы» великому Кобзарю – роза с жемчугом. Образ розы – царицы цветов – заключает в себе множество значений. Но в поэтике клюевских текстов это, прежде всего, символ сердца Богоматери, вмещающего безграничную любовь к людям и их бесконечные страдания. Он применим также и к образу народного поэта, «сердце-роза» которого вместилище красоты и неизбывной печали. Как лик Богоматери украшали окладом из жемчуга, так и поэтическое слово « в жемчугах ходило».
И поэт Николай Клюев имел полное право поставить себя рядом с великим украинским поэтом Тарасом Шевченко, потому что никто из крестьянских поэтов не представил в таком завершенном виде «избяной космос», как это сделал Клюев (цикл стихов «Избяные песни», поэтический сборник «Изба и поле», поэмы «Мать-Суббота», «Деревня»). В его представлении изба-жилище-храм – не только модель русского национального космоса, но и всеславянского, всемирного. Она является своеобразной матрицей планетарного дома, которая соединяет части света, разные народы и культуры. Становятся понятными неожиданные планетарные ассоциации Клюева, связанные с образами разных стран, народов, цивилизаций и культур: Древней Руси, Египта, Вавилона, Греции и Рима, Северной и Южной Америки, Индии и Китая. В красном углу русской светелки поэту видится и манящая его далекая Индия:
Кто несказанное чает,
Веря в тулупную мглу,
Тот наяву обретает
Индию в красному углу (с. 311.),
_____________________________________________________________________________
1 Наследие комет. Неизвестное о Николае Клюеве и Анатолии Яре. Кравченко Т., Михайлов А. Москва-Томск, 2006. С.211.
и другие страны, так как весь мир состоит в родстве с бревенчатой избой. Через «сердце избы» пролегло множество духовных векторов, но особо значима для поэта геополитическая ось Русский Север – Юг. При этом если Юг – исток древнерусской культуры, то Север является хранителем ее первообразов, кодов славянской мифологии, чистоты православной веры. Вот почему для олонецкого гусляра, так же как и для Шевченко, дороги все знаковые топосы Киевской Руси: «тур златорогий Киев», Чернигов, Путивль, Полтава, Переяславль, Волынь, Карпаты. В поэтическом сознании Клюева домонгольская Русь существует целостно и неделимо, потому что это общая духовная родина единой славянской семьи, о содружестве и процветании которой мечтал его старший поэтический брат Тарас Шевченко:
Обніміться ж, брати мої,
Молю вас, благаю.
Каждый великий поэт, предчувствуя свой уход, создавал свой поэтический памятник. Имеется он и у Клюева, это стихотворение «Есть две страны: одна – Больница», своеобразная проекция пушкинского «Пророка», так часто цитируемого им в поэме «Кремль». Но здесь вместо «шестикрылого серафима» является ангел смерти, «тетушка Могила». Перед их лицом, в этот Судный день, «поэт олонецкой избы» без ложной позы, просто и трогательно, признается в своей искренней любви к Родине, России:
Люблю тебя, Рассея,
Страна грачиных озимей! (с. 632)
Как и в пушкинском стихотворении, в клюевском два плана: один реальный, насыщенный мрачными образами Нарыма и Томска, и мифологический – «кущи рая». Предощущая неминуемую гибель, поэт словно живет на грани этих двух миров. В противоположность земному, безжизненному миру, сотканному из образов смерти, тот, неземной мир, полон божественной музыки и гармонии. Символично, что встречает поэта там, в другом мире, «серафимом с лютней». Это знак славы и бессмертия. Бессмертия его поэзии, прославляющей «родной овсень», которой вторит сам ангел. Заканчивается стихотворение упоминанием об «Оном Дне», Судном дне, когда перед Христом предстанут все грешники, а Россия очистится от скверны и засияет в своей нетленной красоте.
Чтение поэзии Клюева – это глубокая духовная работа, постижение невидимой, потаенной России (Руси-Китежа), которая открывается только «посвященным от народа».
Доманский В.,
//Начало века. – 2011. - №3. – с.15-20.
