Мог бы стать украшением русской науки
Все-таки 55 лет — слишком большой срок, и откликов на очерк «Последний из тамплиеров», опубликованный в «ТВ» от 29 февраля, почти не поступило. Мы рассказали тогда о судьбе ученого-геофизика Алексея Синягина, высланного в Томск в тридцать пятом, и просили тех, кто знал Алексея Аркадьевича или его жену Наталию Александровну Булинскую, поделиться своими воспоминаниями.
О доценте Н. А. Булинской профессор А. Земцов рассказал, что еще в тридцатые она, ученица крупного советского метеоролога Б. Мультановского, была известным специалистом. Доцент В.Слуцкий обратил наше внимание на упоминание о ней в книге П. Адамова «Жизнь, отданная любимому делу», в частности, на то, что Булинская является одним из авторов (совместно с А. Синягиным) книги «Основы синоптической метеорологии», в которой впервые в мировой науке сделана попытка систематического изложения фронтологической синоптики.
О самом Синягине ничего нового мы не узнали, пока не получили письмо от С. Субботина, секретаря комиссии по литературному наследию Николая Клюева. Сергей Иванов писал:
Первые сведения о Синягине пришли ко мне от одного из добровольных участников в деятельности московского «Мемориала» — Дмитрия Вячеславовича Елесина, инженера не только по профессии, но и по роду деятельности. Как и все мы, он нашел в прошлом для себя близкого человека. Им оказался востоковед Юлиан Шуцкий, расстрелянный в один день с Синягиным. Собирая материалы о Шуцком, Елесин познакомился с заслуженным деятелем науки РСФСР В. И. Абаевым. Василий Иванович, помещая в первом томе своих избранных трудов студенческую работу «Два зороастризма в Иране», предпослал ей заметку, где описал обстоятельства возникновения этой работы:
«В 20-е годы в Петрограде работало множество вольных литературных, литературоведческих и философских кружков по различным гуманитарным и естественным наукам. Они возникали стихийно, снизу. Это был интеллектуальный взрыв, порожденный крушением самодержавия и надеждой на наступление царства света и свободы. Каждый мог сам создавать кружок любого профиля или участвовать в каком угодно. Я был тогда студентом Петроградского университета. То и дело кто-нибудь из моих коллег студентов обращался ко мне: «Есть такой-то кружок. Хотите принять участие?» — «Хочу». И таким образом я стал членом нескольких кружков, главным образом, философских. В них я узнал больше выдающихся людей и услышал больше свежих, оригинальных идей, чем во всю мою последующую жизнь. Одному из таких кружков суждено было сыграть решающую роль в формировании моего мировоззрения. Руководил этим кружком Алексей Аркадьевич Синягин. Это был один из талантливейших людей, каких я встречал в жизни. Будучи по образованию физиком, он еще в студенческие годы опубликовал у нас и за рубежом ряд оригинальных работ по геофизике и синоптической метеорологии. Но истинной его привязанностью была история, прежде всего, история России. Ей он отдавал все свое свободное время. В основе его исторической концепции лежал тезис о борьбе в истории двух нравственных начал, светлого и темного. Кружок так и назывался, кружок трансцендентального этического дуализма».
Тут бы прервать надо воспоминания профессора В. Абаева и письмо С.Субботина, чтобы рассказать о дуализме, зороастризме, манихействе, добром и злом началах в славянской мифологии, о государстве, как носителе темного начала и о народе, как источнике добра и света. Все это чрезвычайно интересно, но мы ограничимся одним лишь замечанием – с официальной идеологией все это никак не сопрягалось, более того, «философы» в форме ОГПУ-НКВД довольно скоро увидели в таких кружках происки вражеских сил.
С. Субботин далее пишет:
Василий Иванович оказался последним хранителем памяти об А. А. Синягине. На стене его домашнего кабинета висит фотография друга. Все его письма из ссылки и другие связанные с ним материалы бережно хранятся. В. И. Абаев - ему 92-й год - вообще человек сдержанный, но читая присланные из Томска выписки из дела друга и очерк о нем в «Томском вестнике», явно разволновался. Разговор, естественно, не мог не зайти о Клюеве. Как только эта фамилия была названа, В. И. тут же прочел: «Есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах» и сказал, что лично Клюева он не знал, а о его поэзии узнал от Синягина, который очень ценил Клюева как поэта. Я прочел некоторые письма Синягина и сделал из них выписки, которые нам разрешено использовать в печати.
«А. А. Синягин — В. И. Абаеву
Томск, 25 июня 1935 г.
Я живу понемногу, наслаждаюсь сибирским летом. Томск летом очень хорош. Я живу на самой окраине, в зелени (имею две комнаты). Очень доволен тишиной и невозмутимым спокойствием здешних улиц.
...В университете (Томском, ТГУ) я получил много часов и очень ответственные курсы по механике. Пока сижу дома, читаю взятые с собой книги (...) Вообще настроение у меня «олимпийское». Много купался, гулял (...) На днях видел на улице Н.Клюева.
Привет! Пиши. Твой А. »
«А. А. Синягин — В. И. Абаеву
Томск, 8 сентября 1935 г.
В моем положении есть одна неприятная возможность. Над каждым из нас висит дамоклов меч — переотправка дальше в Нарым и т.д. Этой весной было отправлено до 90 процентов командированных (этим словом автор письма называет ссыльных, понятная предосторожность, — С.С.). Вот тогда катастрофа, ибо там нет заработка, а пока я не знаю еще, чем заслужил свою счастливую судьбу (...) Меня уже навещал один приятель из Москвы. Это не намек, просто сообщение».
Приятель из Москвы — профессор Георгий Валентинович Гориневский, который летом 1935 года, пользуясь бесплатным железнодорожным билетом (он работал в то время в МИИТе), побывал на Алтае и в Сибири, где навестил высланных товарищей и друзей. В его воспоминаниях читаем:
«Вот и Иркутск... Компостируем билеты: мои едут в Москву, а я с ними до ст. Тайга, откуда в Томск к высланному другу — Синягину Алексею Аркадьевичу. В Томске — пара дней, погода дождливая, тоскливая. Город, как и Иркутск, понравился. В обоих городах много каменных домов. Наличие в Томске университета оставляет отпечаток. Чувствуется культура, не сегодня приобретенная, а выстоявшаяся десятилетиями, имеющая корни, глубоко вросшие в почву города, в жизнь его коренного населения (как в Саратове, в Казани). Беседы — умные, углубленные в глубинное и в текущее больное, знакомство с Клюевым…»
Из другого места воспоминаний Гориневского, также предоставленных нам Д. Елесиным, следует, что он не только познакомился с Клюевым у Синягина, но и побывал в доме, где жил ссыльный поэт.
«В маленькой тесной комнатенке жил и работал этот своеобразный художник слова. Речь его, как и стихи, были самобытны, насыщены мало мне доступными сибирскими словечками. Происходя из семьи староверов, он и стихи пропитал духом раскола, стариной и сектантством. Стихи были очень интересны, совершенны по форме, свежи по своему своеобразному религиозному чувству и насыщены протестом в отношении существующего строя и духа материализма. Однако много слов, лексикон автора далеко не всегда мне был понятен, и это было досадно, т.к. сильно умаляло для меня значение его стихов. Клюев не издавался, и я не знаю судьбы его лирики. Если она погибла, то это большая потеря в нашем литературном наследстве».
Воспоминания Гориневского и свидетельства Синягина еще раз подтверждают мысль о том, что Николай Алексеевич и в Томске по крайней мере, до 23 марта 1936 года, дня первого своего ареста, продолжал творческую жизнь и, следовательно, необходимы поиски его произведений томского периода. А еще теперь можно сказать (хоть это и достаточно банально) — поистине, неисповедимы пути Господни. Высвечена еще одна фигура в томском окружении Николая Алексеевича Клюева, причем фигура масштаба Р. С. Ильина
С. Субботин.
И в заключение отрывок из статьи В. Абаева о А. Синягине: «...я регулярно получал от него письма. Потом переписка оборвалась. Это могло означать только, что Алексей Аркадьевич погиб. Так ни за что пропал человек, который мог бы стать гордостью и украшением русской науки и русской философии».
Публикация подготовлена Львом Пичуриным.
На снимке: фотография Алексея Синягина из кабинета заслуженного деятеля науки В. И. Абаева.
//Томский вестник. – 1992. – 12 мая.
