МБУ «Центральная городская библиотека»

ссылка на оригинал

На допросе поэту было предъявлено обвинение в том, что он является одним из руководителей и идейных вдохновителей существую­щей в Томске контрреволю­ционной монархической повстанческой организации «Союз спасения России», что он группирует контрре­волюционный элемент, реп­рессированный Советской властью на вооруженное вос­стание против Советской вла­сти. Тяжелобольной Клюев нашел в себе силы и муже­ство не признать приписан­ных ему преступлений и не оговорить никого из знако­мых. В тексте обвинитель­ного заключения говорится, что Клюев признал себя ви­новным частично. Эта фраза напечатана поверх ранее стертой. Думается, что по­ложение о «частичном признании» вины Клюевым — вымысел составителей доку­мента. На последнем —•9 октября — допросе поэт виновным себя не признал, а после этого допросов боль­ше не было. Следовательно, иные показания никак не могли появиться.

8. Уничтожение

Плачь, русская земля, на свете

Злосчастней нет твоих сынов,

 И адамантовый засов у врат лечебницы небесной

Для них задвинут в срок безвестный.

(1933 — начало 1934)

На заседании «тройки» Управления НКВД Новоси­бирской области 13 октября 1937 года Клюев был приго­ворен к расстрелу. Его дело в этот день, как установил Ю. А. Хардиков, было рас­смотрено по счету 65-м... В справке о расстреле указа­но, что приговор приведен в исполнение 23—25 октября 1937 года.

Чем объясняется столь размытая дата казни? Что­бы ответить на этот вопрос, обратимся к материалам об обстановке в это время в Томской тюрьме и вокруг нее. По всей вероятности, именно в ней провел пос­ледние месяцы жизни Н. А. Клюев. (Из нескольких мест Томска, где содержались в это время арестованные, она находилась ближе всего к последнему адресу Клюева. Была расположена сразу за пустырем, примыкавшим с востока к Вознесенским кладбищам. Очевидно, сюда он и был привезен после ареста. В материалах его дела о месте заключения го­ворится лишь, что он «содержится в НКВД»). Даже если Клюев содержался и в другом месте, то, вероятнее всего, он был расстрелян на одном из пустырей око­ло тюрьмы. Это было место наиболее массовых расстре­лов в Томске в 1937 году.

Член правления Томского общества «Мемориал» Г. А. Шахтарин, проведший иссле­дования о памятных местах репрессий 30-х годов в Томске, сообщил, что, как правило, партия людей, предназначенных к уничто­жению, накапливалась в тюрьме с понедельника по пятницу. В ночь с пятницы на субботу место казни оцеп­лялось, и с полуночи до двух часов (по Ю. А. Хардикову — с часу до четырех) про­изводились расстрелы. В за­висимости от величины партии они могли продолжаться и в следующую ночь, вплоть до ночи с воскресенья на по­недельник.

Данные Г. А. Шахтарина косвенно подтверждаются при сопоставлении с датами расстрелов некоторых из­вестных нам лиц. Так, и Клюев, и пять его знакомых, расстрелянных в Томске в августа—октябре 1937 года (епископ Ювеналий, И. Г.Назаров, В. А. Куклин, Е. А. Волконская, Р. С. Ильин), были казнены с пят­ницы на понедельник вклю­чительно. У трех из них — «размытые» даты. Это дни казни епископа Ювеналия (воскресенье и понедельник), Е. А. Волконской (29—31 августа — пятница-воскре­сенье) и самого Клюева (суб­бота-понедельник).

«Размытость» объясняет­ся какими-то сбоями в ра­боте аппарата НКВД, происходившими именно в эти дни. Очевидно, в условиях боль­шой «загруженности» тех ме­сяцев, когда большое число подготовленных к расстре­лу заключенных не удава­лось пустить в расход за од­ну ночь, допускалось ста­вить в документах дату, со­ответствующую дням приве­дения в действие приговора не над каждым из осужден­ных, а над партией в целом.

В отношении группы, в которой находился Клюев, точный учет затрудняло еще одно обстоятельство. В дни, когда ее расстреливали, в Томске не было света.

В подобных случаях тюрь­ма (и другие здания, где содержались заключенные) освещалась фонарями «лету­чая мышь». Естественно, что в таких условиях у сотруд­ников НКВД не было же­лания еженощно заполнять бумаги, отмечая, кого из «контриков», когда именно выводили на расстрел. Каж­дому ставили дату расстрела всей партии...

Можно попытаться вос­становить и некоторые дру­гие подробности обстановки последних дней и часов жиз­ни Клюева.

Несомненно, что со вре­мени ареста он содержался в общей камере, где была большая скученность. О страшной переполненности Томской тюрьмы в 1937 го­ду имеются следующие сви­детельства. П. А. Егоров со­общал в своем письме, что в камерах, где могли поме­ститься  по норме 6 человек, сидело по 30—40. (То есть в пять—семь раз больше нор­мы!). О том же рассказыва­лось в воспоминаниях ста­рушки — жены надзирателя (жившей в бараках у са­мой тюрьмы), услышанных И. К. Морозовым в 1956 го­ду. Он передает их так: «Ко­гда в 1937 году заключен­ных со всей Западной Сиби­ри свозили в Томск, то в са­мой тюрьме места не было. Люди с вещами ждали ночи на дворе. А тем временем уголовники копали ямы на пустыре».

Известна и погода в дни, когда производилась казнь.  22 октября шел дождь. За­тем погода стала меняться. В ночь на 23-е (с 23 до 2 часов) падал умеренный, затем слабый сухой снег. Дул все усиливающийся ве­тер, носивший по небу тя­желые свинцовые тучи. Температура воздуха около нуля, высокая влажность. Словом, стояла темная, глу­хая ночь с ветреной  про­мозглой погодой. Если к этому добавить, что нигде не было электрического ос­вещения и что осужденных, пользуясь стихотворным вы­ражением раннего Клюева, выводили «на плаху» вослед за мутным фонарем», то пра­вомерно предположить, что такая обстановка восприни­малась поэтом как «дьяволь­ская».

Примерно такой же была погода и в последующие два дня. В ночь на 24-е опять шел снег, на земле образо­вался снежный покров, но земля была талой, санный путь еще не установился.

...О том, как происходили расстрелы, можно составить  представление по воспомина­ниям современников собы­тий, а также лиц, слышав­ших рассказы очевидцев в более позднее время. (Среди последней категории неред­ко встречаются ветераны МВД, начинавшие работать вместе с теми, кто служил в 30-е годы). Такого рода ис­точники использовались и Г. А. Шахтариным, и Ю. А. Хардиковым. Последний пи­шет, что члены семей сот­рудников Томской тюрьмы, жившие на ее территории, «могли видеть, как ночью в сторону Каштана (ныне один из жилых районов города Томска) везли на санях и на подводах что-то укрытое одеялами. Это по три-четыре человека вывозили на расстрел. Увозили людей к большим ямам, там и рас­стреливали. Одну яму запол­няли по нескольку дней. Справку о приведении при­говора в исполнение офор­мляли, как «закроют» яму. Похожий рассказ слышал И. К. Морозов от старушки-надзирательши: «Ночью арестованных... но пять чело­век выводили на пустырь и из наганов выстрелами в го­лову убивали, сваливали в ямы вместе с вещами».

Недалекий скорбный путь под охраной по жуткой но­чи... Приговоренным, очевидно, ничего не говорят о це­ли вывода или врут о пере­воде в другое место.

На безлюдном пустыре людей оставляют последние надежды. Их подводят к большой глубокой яме. Равнодушные лица «исполнителей-расстреливателей», для которых происходящее — привычное дело (Г. А. Шахтарин сообщил, что «рабо­тали на расстрелах тупые, очень хорошо оплачиваемые люди, которых хорошо кор­мили и поили»).

Построенным у края ямы приказывают повернуться лицом к ней. Как только это исполнено, энкавэдэшники разом стреляют им в затылки из больших револьверов.

...По инструкции стрелять надлежало только в заты­лок. Нарушить ее было не­льзя. Но как казнили пара­лизованного Клюева? Поставили, позволив опираться на палку? Посадили спиной к палачам?!..

Вряд ли можно предста­вить все то, о чем думал по­эт в последние дни и часы. И, все же, опираясь на ряд источников, позволяющих су­дить о его мировоззрении, можно восстановить одно очень важное направление его забот и переживаний в ожидании предстоящей смер­ти. Судя по письмам Клю­ева, некоторым мемуарным свидетельствам, его совесть - совесть христианина — была обеспокоена тем, что после смерти он будет погре­бен без соблюдения право­славных обрядов, принятых на родном ему русском Севере.

12. июня 1934 года он пи­сал С. А. Клычкову из Колпашева: «Мерзлый нарымский торфняк, куда стащат безгробное тело мое, дол­жен умирить и врагов мо­их, ибо живому человечес­кому существу большей бо­ли и поругания нельзя ни убавить, ни прибавить». 28 июля того же года он сооб­щал оттуда же Н. Ф. Хри­стофоровой-Садомовой: «Не­давно был на жалком мест­ном кладбище — все пес­чаные бугорки, даже без дерна, без оградки и даже без крестов. Здесь место вечного покоя отмечают по-остяцки — колом. Я долго стаял под кедром и умывал­ся слезами. «Вот такой кол, -  думал я, — вобьют и в мою могилу случайные хо­лодные руки». Ведь братья-писатели слишком заняты собой и своей славой, чтобы удосужиться, поставить на моей могиле голубец, кото­рым я давно себя утешал и многим говорил о том, чтобы надо мной поставили голубец».

В последние минуты жиз­ни Клюев мог с ужасом убе­диться, что действительно будет погребен без гроба и креста и даже в общей мо­гиле...

По воспоминаниям И. К. Морозова, который в 1956 году студентом 4-го курса коммунально-строительно­го техникума участвовал в работах по рытью котлова­на под дом неподалеку от Томской тюрьмы, мы можем судить, что представляли собой захоронения жертв 1937 года и какова была их судьба вплоть до самого не­давнего времени. В забое глубиной 3,9 метра, пишет Морозов, обвалилась тяже­лая глиняная стена, и откры­лось жуткое зрелище: «Бес­порядочно, с узлами и че­моданами лежали не скеле­ты, а люди, но их тела бы­ли не из мяса, а из чего-то похожего на воск или мыло». Подъехавшим на двух «по­бедах» руководителям до­брохоты на совковой лопате подали голову одного из покойников «в зимней шапке с истлевшим верхом». Сту­дентов-строителей на не­сколько дней от работ отст­ранили, а «нанятые на вре­менную работу люди... по цене 25 рублей за кубометр покойников ночами их куда-то вывозили».

В найденном в могильнике самодельном чемодане из до­сок среди прочего обнаружили несколько книжек сти­хов, в том числе — « Москву кабацкую» Есенина, а также фотографии, на одной из ко­торых «были двое, С. Есенин и мужичок в шляпе». И. К. Морозов высказывает пред­положение, что в раскопан­ной яме был похоронен Н. Клюев («человек в шля­пе» с фотографии).

Так это или нет, устано­вить невозможно, но очевид­но, что Клюев успокоился в такого рода захоронении...

Благодаря разысканиям членов томского «Мемори­ала» сегодня известны ме­ста, где расстреливали и хо­ронили заключенных Том­ской тюрьмы в 1937 году. Это пустырь к юго-западу от тюрьмы, между ней и бывшим польским кладби­щем, пустырь к северу от нее (сейчас здесь находятся склады Росбакалеи), прохо­дящий севернее и западнее этого последнего, так назы­ваемый Страшный овраг (в настоящее время — посе­лок Крутоовражный) и мест­ность, примыкающая к нему с севера. Все это места, при­легающие к северным и вос­точным границам кладбища, о котором писал Клюев в последнем стихотворении. «Страна Кладбище» как бы переходила свои границы и занимала все большую часть страны Россия…

9. Наследие и наследники

В девяносто девятое лето

Заскрипит заклятый замок

И взбурлят рекой самоцветы

Ослепительно вещих строк.

(1920, 1924).

Начавшееся в последние годы духовно - нравствен­ное возрождение России востребовало и наследие Ни­колая Клюева. Усилиями немногих подвижников публикуются его небольшие стихотворные сборники, по­эмы, письма, документы. И тем не менее можно гово­рить лишь о начале освое­ния этого наследия.

Совесть требует и достой­ного увековечения памяти поэта в местах, где он жил и работал. Так, в Томске, где он провел более трех лет, нет библиотеки или ули­цы его имени. (Хотя есть областные библиотеки име­ни С. Маршака и Н. Ост­ровского, никогда не бывав­ших в городе). Справедливо было бы, если бы на водном пути от Томска до Колпашева появилось судно,  нося­щее название «Николай Клюев».

Наконец, стоит подумать о выполнении последней во­ли Н. А. Клюева. Могилы его не найти. Но есть место, где он молился. Это восста­новленный усилиями прихо­жан и священников храм Святой Троицы (на улице Октябрьской). Его ограда, как справедливо считает ар­хитектор, краевед Г. В. Сквор­цов, — лучшее место для па­мятника — голубца поэту- мученику. Думается, что, если Томская писательская организация выступит с предложением о создании такого рода памятника, то это найдет поддержку рос­сийской общественности, со­отечественников и почитате­лей русской культуры в со­юзных республиках и зару­бежье.

Пусть сбудется предвиде­ние классика отечественной литературы, поэта-патриота, космиста Николая Клюева, высказанное им в одном из стихотворений 1920 года, посвященных Сергею Есени­ну:

Супруги мы... В живых веках

Заколосится наше семя,

И вспомнит нас младое племя

На песнотворческих пирах!

А. Афанасьев

//Красное знамя. - 1991. – 13-14 июля. – с.10.