Встреча с поэтом: Воспоминания Нины Мягковой о Николае Клюеве
Каждая деталь жизни значительного человека интересна для истории, тем более она интересна, если эта жизнь была скрыта от нас, а сам человек — уничтожен. Этих слов, наверное, достаточно, чтобы объяснить, почему наша газета публикует записанный проф. А. М. Малолетко рассказ Н. П. Мягковой о встрече с Николаем Клюевым. Но я хочу предварить публикацию несколькими мыслями, формально к поэту не относящимися.
В наше полусумасшедшее время иногда кажется, что вежливость, учтивость, внимание к человеку суть понятия абсолютно устаревшие, а носителей этих качеств днем с огнем но отыщешь. Тем большую радость испытываешь, обнаружив, что это не совсем так.
С А. М. Малолетко я, к сожалению, не знаком. Но недавно он написал мне, что, зная о моем интересе к Н. Клюеву, он посылает мне свои записки и «будет рад, если эти сведения заинтересуют Вас». Я позвонил Алексею Михайловичу, поблагодарил его — сведения, действительно интересуют меня, и, уверен, не только меня. Профессор любезно разрешил опубликовать его записи. Вот, собственно, и все.
Но ведь ему надо было отложить свои дела, написать письмо, переписать свои записки, короче говоря, «впустую потратить время». Как, наверное, сказал бы обыватель. Но истинная интеллигентность как раз и проявляется во внимании к другому человеку без расчета на какую-нибудь корысть. Пичурин занимается Клюевым? Я что-то знаю о поэте? Значит, я обязан отложить свои дела и помочь другому человеку, даже незнакомому. Кроме нравственного долга для российского интеллигента в подобной ситуации нет ничего. И пока такие люди еще живут в нашем Отечестве, можно считать, что для него еще не все потеряно.
Относятся эти мысли к Клюеву или нет?
Лев Пичурин
В 1937 г. мы жили по ул. Равенства (ныне ул. Гагарина), дом №1, около площади Батенькова. Это был двухэтажный (второй этаж в виде мезонина) деревянный дом. Находился он между книжным магазином и красивым трехэтажным особняком, который мы все звали домом чекистов, так как в нем жили чекисты и другие представители властей города. Дом наш некогда принадлежал П. И. Макушину, и в нем на втором этаже жила вторая жена Петра Ивановича (некоторое время там жила и Виктория, дочь Макушина от второго брака). И на первом этаже с нами жила Елизавета Петровна, дочь Петра Ивановича от первого брака, долгое время работавшая в Научной библиотеке университета. Жилой дом Макушина лет десять назад снесли, а на его месте построили склад.
Однажды пришел к нам с поэтом Клюевым очень озабоченный геолог Ростислав Сергеевич Ильин и попросил разрешения оставить ненадолго поэта. Я сразу же дала согласие, и Ильин ушел.
Клюев был одет очень опрятно. Запомнилась подпоясанная толстовка. Брюки были заправлены во вполне приличные сапоги. Похоже, что одежда принадлежала Ильину.
Я пригласила Клюева на диван, а сама пошла на кухню. Я знала, что Клюев бедствует, и решила что-нибудь приготовить на стол и покормить его.
Помню, время было теплое, окна были открыты.
В самом начале разговора Клюев сказал, поглаживая по голове моего двухлетнего сына Женю, который сидел рядом с ним:
- Ты хороший мальчик. Ты крещеный?
Я сказала, что нет, на что Клюев укоризненно заметил:
- Что вы делаете, вы же душу губите.
Затем Клюев неожиданно сказал, обращаясь не то ко мне, не то к моему сыну:
- А я ведь знаю много сказок. Хочешь, расскажу тебе, — сказал, обращаясь к Жене.
Потом продолжил, обращаясь уже ко мне:
- Сереженька (Есенин—Н. М.) очень любил мои сказки. У него часто головка болела (так и выразился—Н. М.). Он, бывало, ляжет на скамеечку около меня, положит мне голову на колени, а я рассказываю ему сказки и перебираю его льняные волосы (или кудри?—Н. М.). Сереженька засыпал, а я сидел, не шелохнувшись, пока он не проснется.
Затем Клюев обратился к малышу:
-Хочешь, я расскажу тебе сказку про кота-ворюгу?
И начинал рассказывать.
«Жила-была в деревне бабка Федосья. И был у нее кот белый- белый (произнес протяжно — бе- е-лай - бе-е-лай—Н. М.), как сметана. Но был он страшный ворюга».
Меня поразило, как с первыми же словами Клюев преобразился. Передо мной был совершенно другой человек. Передо мной был не больной и уставший старик, а мудрый, благообразный старец, как бы сошедший с иконы.
«Все соседки от него плакали. Как бы крынки ни закрывали, все равно он ухитрялся крышки сбросить и слизать все сливочки. Но потом все-таки все хозяйки ухитрились, и остался кот без сливок. Тогда он принялся за мышей и крысок. Мыши и крыски не стали из подполья выходить. А он сел около подполья и говорит:
- Мышки-крыски, не бойтесь меня. Я ведь скоромного есть не могу, схимну принял. Видите — весь я черный (это он в трубу слазил). Идите ко мне, я вам сказочку расскажу.
Глупые мышки-крыски поверили и стали вылазить из подполья. А старая крыса говорит:
- Глупые вы мышки, глупые вы крыски, не верьте ему. Посмотрите, а хвост у него внизу белый.
Мышки-крыски в ужасе бросились в подполье»,
Я не знаю, была ли эта сказка ранее известна или же ее сочинил Клюев. После того я никогда не читала и не слышала ее.
Вскоре вернулся Ильин, чем-то сильно обеспокоенный. Он извинился и сказал, что они должны уйти. Я пыталась их задержать, говоря, что обед уже готов. Но Ильин настоял на своем, обещая придти вскоре снова. Был Клюев у нас недолго, примерно час, а может быть, и меньше. Дня через 3—4 с работы пришел Иван Михайлович (Мягков, муж Нины Петровны— А. М.) и сказал, что Клюева взяли (в ночь с 5 на 6 июня. —Л. П.). Вскоре взяли и P. C. Ильина (12 июня — А. М.),
В память об этой встрече осталась тоненькая книжечка стихов Н. Клюева «Мать—Суббота» с дарственной надписью поэта. Книжечка долгое время хранилась у нас. Еще год назад Иван Михайлович показывал ее гостям. Но сейчас, после смерти Ивана Михайловича (29 августа 1991 г. — А. М.), не могу ее найти. Возможно, что где-то и лежит.
Я уже собирался передать в редакцию записки Н.П. Мягковой, когда Алексей Михайлович прислал мне еще одно письмо, отрывок из которого необходимо привести.
«Книжечка Клюева «Мать — Суббота» нашлась. Издана она в 1922 г. в Петрограде. В НБ ТГУ ее нет...
Дарственная надпись не сохранилась. На лицевой стороне обложки (правый верхний угол) тщательная подтертость. По-видимому, Иван Михайлович уничтожал «улики» после ареста Николая Алексеевича. Что ж, время было такое. Нина Петровна не могла вспомнить содержания надписи. Но, судя по подтертости, надпись была краткой».
//ТМ-экспресс. – 1991. – 15 нояб. – с.10.
