МБУ «Центральная городская библиотека»

ссылка на оригинал

За несколько месяцев до трагической гибели поэт Николай Клюев написал провидческие строки:

Я умер! Господи, ужели?!

Но где же койка, добрый врач?

И слышу: «В розовом апреле

Оборван твой предсмертный плач!»

Не было койки, доброго врача... А вот месяц кончины поэт «не угадал». Судьба отпустила ему еще полгода, и предсмертный плач оборвался не в розовом апреле, а в сером октябре.

Ровно 55 лет назад.

В 1934 году Николай Клюев был арестован в Москве по стандартному для тех лет обвинению в контрреволюционной пропаганде и приговорен к ссылке в Сибирь. К этому времени он был автором многих книг, восторженно встреченных читателями и собратьями по поэтическому цеху. Впрочем, не всеми. Маяковский, к примеру, зачислял Клюева в «мужиковствующих свору». Но то, что его творчество представляло незаурядное явление русской поэзии, было ясно всем.

Вместо славы, почета, признания — ссылка. Поэт оказался в Томской области, в Колпашеве.

«Скажу одно, — писал он друзьям в далекую столицу, — я желал бы быть самым презренным существом среди тварей, чем ссыльным в Колпашеве!»

По чьему-то высокому ходатайству (чьему — пока неизвестно) Клюев был переведен в Томск. Он жил подаянием, скитался по избам, болел. Последовал сначала один арест, затем второй. В обвинительном заключении по делу N 12301 отмечалось, что Клюев Н. А. является активным сектантским идеологом «Союза спасения России», созданного князем Волконским, также томским узником. Надо ли говорить, что все это было плодом воспаленного чекистского воображения?

13 октября 1937 года тройка НКВД вынесла постановление о расстреле Н. А. Клюева.

Приведено оно в исполнение, как значится в протоколе, 23-25 октября 1937 года.

Еще три-четыре года назад обо всем этом никто ничего не знал. Существовало множество версий гибели поэта. И только знакомство с архивами КГБ позволило выяснить истину. Томичи, всегда славившиеся особенно ревностным отношением к истории, посчитали своим долгом буквально по крупицам восстановить обстоятельства пребывания Н.А.Клюева в своем городе. Бесспорный лидер здесь — профессор педагогического института Лев Федорович Пичурин. Кстати, не литератор, а математик. Он — автор книг о Федоре Глинке, Галине Николаевой, об Афганистане (несколько лет Л. Ф. Пичурин работал в этой стране советником по образованию).

Николай Клюев стал героем новой книги томского писателя и ученого. Но не спешите направлять на нее заказы. Книга существует в единственном — авторском, машинописном экземпляре. В издательстве нет бумаги, денег. В общем, для людей пишуших история знакомая. Книга когда-нибудь, конечно, выйдет. Изменится, дай Бог, ситуация, найдется спонсор.

А пока мы предлагаем одну из глав будущей книги.

 

Гибель поэта

Утверждаю:

Нач. Томгоротдела НКВД

капитан Госбезопасности                                    Овчинников

 

СПРАВКА

на арест Клюева Николая Алексеевича

 

Клюев Николай Алексеевич, 1870 г. рождения, уроженец Ленинградской области, беспар­тийный, русский, гр. СССР. В г.Томск выслан из Ленинграда за контрреволюционные преступления, по своему прошлому принадлежит к реакционной части поэтов монархического направлении, проживает в г. Томске, по ул. Старо-Ачинской, 13, кв. 1.

Имеющимися материалами в Томском горотделе НКВД установлено, что Клюев Николай Алексеевич является руководителем и идейным вдохновителем существующей в г. Томске контрреволюционной, монархической организации «Союз спасения России», в которой принимал деятельное участие, группируя вокруг себя контрреволюционно настроенный элемент, репрессированный Соввластью.

Присутствуя на контрреволюционных сборищах, Клюев выдвигал вопросы борьбы с советской властью путем вооруженного восстания.

Проживая в Ленинграде, Клюев увязался с представителями иностранного государства и продал им свои контрреволюционные произведения, которые, как выяснилось впоследствии, были напечатаны за границей.

Будучи враждебно настроен к существующему строю, находясь в ссылке в г. Томске, Клюев продолжает писать стихи контрреволюционного характера, распространяя их среди некоторых участников контрреволюционной организации.

Установлено, что некоторую часть своих контрреволюционных произведений Клюев переотправил за границу из г. Томска через соответствующих лиц, имеющих связи с представителями иностранных государств.

В целях пресечения дальнейшей контрреволюционной деятельности Клюев Николай Алексеевич подлежит аресту и привлечению к ответственности по ст. 58-2-10-11.

Нач. 3-го Отд. Том. ГО НКВД

лейтенант Госбезопасности       Великанов

28 мая 1937 г.

 

Эта «Справка» снабжена печатью и подписью военного прокурора 78-й стрелковой дивизии военюриста вто­рого ранга Генина. Я не могу объяс­нить, почему военный прокурор сан­кционировал арест сугубо граждан­ского человека.

«Справка» заставляет задуматься о многом. Николай Алексеевич ро­дился в 1884 году в деревне Коштуги. В справке указан 1870 год, Ленинг­радская область. И это не опечатка — в протоколе от б июня рукой следователя Горбенко записана та же дата, она же позднее записана и в протоколе заседаний «тройки». Прав­да, в отличие от справки место рождения указано далее повсюду «дер. Макеево Кирилловского уезда Новгородской губернии». Одно, рас­хождение объяснить нетрудно: родил­ся он в деревне Коштуги Вытегорского уезда, но приписан к деревне Макеево Кирилловского уезда. Но чем объяснить расхождение в годе рождения?

Далее. Поэт был арестован 2 февраля 1934 года в Москве, оттуда и выслан, а в справке написано, что выслан из Ленинграда. Правда, в протоколе записано, что выслан из Москвы, но в 1930 году. А ведь протокол собственноручно подписан Клюевым! Не заметил ошибок следо­вателя?

Пункт 14 протокола допроса от б июня формулируется так: каким ре­прессиям подвергался — судимость, арест и др. (когда, каким органом и за что). Естественным должен бы быть ответ: в 1906 году Олонецким жан­дармским управлением по обвинению в противоправительственной деятель­ности заключен в Вытегорский острог, откуда переведен в губернскую Пет­розаводскую тюрьму, отбыл шесть месяцев.

А в анкете: «не подвергался». Пожалуй, объяснение простое — не хотелось члену ВКП (б) с 1925 года Горбенко записывать, что посадил он участника событий 1-й русской ре­волюции 1905-го года.

Все остальное тоже липа, но зачем врать там, где можно не делать этого? Что это? Доказательство не­брежности в проведении следствия, действительно характерной для тех времен? Несомненно. Но мне хочется высказать еще одно предположение, хотя, быть может, оно покажется совершенно неправдоподобным. Ни­колай Алексеевич, несомненно, понимал, что он, больной, без тюрьмы и приговора умираю­щий, отсюда не выйдет, что он обречен. Но он понимал и неот­вратимость возрождения правды. И он умышленно согласился на эту ложь, чтобы мы сегодня уже при первом взгляде на его «де­ло» поняли, что шито оно белыми нитками.

Протокол первого допроса, кроме установочных данных, ничего инте­ресного не содержит. Собственно, и допроса-то не было, был лишь очень странный в устах следователя вопрос и явно не клюевский — по стилю, по мысли — ответ. Вот они.

Горбенко: Скажите, за что вы были арестованы в Москве и осуждены в ссылку в Западную Сибирь?

Клюев: Проживая в г. Полта­ве, я написал поэму «Погорельщина», которая впоследствии была признана кулацкой, я ее распространял в литературных кругах в Ленинграде и в Москве. По существу эта поэма была с реакционным антисоветским направлением, отражала кулацкую идеологию.

Вот и все, далее стандартная фраза: «Протокол записан с моих слов правильно и мною прочитан».

Тщательно просматривая дело Клюева, я так и не смог установить, что же происходило с Николаем Алексеевичем между 6 июня и 9 октября. Четыре месяца пустоты — я имею в виду пустоту в бумагах — ни заявлений, ни протоколов допросов или очных ставок, лишь второй про­токол от 9 октября. Попробую дать ответ на этот вопрос.

После ареста Клюева и одновре­менного ареста еще пяти человек следствию легче не стало — ничего нового придумать не удавалось.

Я уверен, что Клюева в это время активно допрашивали. А протоколов нет, ибо этот горящий на своей «Погорельщине» правнук сгоревшего на костре пустозерском протопопа Аввакума (так называл себя Николай Алексеевич), этот упорный и непрек­лонный старовер не сгибался и нуж­ных следствию протоколов не подпи­сывал. Пытать его было бессмысленно, он и без пыток умирал телесно, но духовно сломить его было невозмож­но, хотя какие-то попытки в этом направлении следствие и применяло. Вот в чем и состоит мой ответ на вопрос о причинах пропуска записей в деле Н.А.Клюева за четыре месяца 1937 года.

Есть ему и два косвенных под­тверждения.

Официально продленный срок содержания Клюева под стражей ис­текал 10 октября 1937 года. Поэтому и возник второй протокол, протокол от 9 октября, а вслед за ним, в тот же день, и обвинительное заключение — дальше затягивать дело было нель­зя, ибо это было бы нарушением социалистической законности, на страже которой твердо стояли работ­ники Томского НКВД. Вот и написали они объемистый протокол. Я убежден, что этот протокол составлен из ма­териалов нескольких незафиксиро­ванных допросов.

И второе. Увидев впервые прото­колы от 6 июня и 9 октября, я вынужден был обратиться к экспертам-криминалистам — очень уж раз­личными были подписи Николая Алексеевича на этих протоколах. Подделка? Но старший эксперт-криминалист УВД Томского облис­полкома майор Е. И. Голышев, ознако­мившись с документами, пришел к выводу, что нет оснований предпола­гать фальсификацию, однако харак­тер подписей на втором документе позволяет утверждать, что подписывавший находился в тяжелом психофизическом состоянии. Конеч­но, не только болезнь привела Н.А.Клюева к этому состоянию.

Массовые аресты лета 1937 года, как я уже сказал, почти ничего следствию не дали, надо было при­думывать что-то новое. Не знаю, кто вспомнил о том, что еще в 1936 году Клюев привлекался к ответственности как участник церковной контрреволюционной группировки.

НКВД давно уже активно боролся с церковью. Бороться с религией не так-то просто, а вот с церковью — никаких проблем: церкви — разру­шить, священников — пересадить, вот и все. И действительно, церквей в Томске к 1937 году уже почти не осталось, хотя священников, бывших и действующих, ещё было немало. За них и взялся атеист Овчинников.

Видимо, за весну 1937 года его подчиненные кое-чему научились. Аресты священников произвели быстро, показания записаны аккуратно, все, что нужно, подследственные излагали по первому же указанию следователей. А следователи обязательно спрашивали о Клюеве и записывали показания, из которых вырисовывается мрачный портрет грозного врага народа, монархиста, контрреволюционера, идейного вдохновителя и руководителя и прочая, прочая, прочая.

14 августа 1937 года показания дает епископ Ювеналий, в миру Иван Николаевич Зиверт, назвавший себя «активным участником монархической организации церковников с начала 1935 года». В «Союз спасения России» он завербован еще в Москве – факт достопримечательный, ибо до его показаний ССР все же называют лишь сибирской организацией, а тут совсем иной размах! В Союз входят едва ли не все московские священ­ники и митрополит Воронежский, и митрополит Свердловский, и все, кого только мог вспомнить после месяца пребывания в подвале Томского ГО НКВД далеко не молодой подследст­венный. Более того, он и в Томск-то прибыл не столько для руководства местной епархией, сколько «по за­данию митрополита Виссариона для проведения контрреволюци­онной деятельности и создания повстанческих групп и отрядов в кулацкой ссылке и селах, при­легающих к Томску». Приехав в Томск в сентябре 1936 года, Зиверт узнал от священника Назарова, лично связанного с Клюевым, что последний — активный участник кадетско-мо­нархической организации, с ним-то и надо иметь дело.

...Часто думаю о тех, кто аресто­вывал, допрашивал, расследовал, со­ставлял документы. Возможно, многие из этих людей искренне верили, что борются они с настоящими врагами народа, партии и социалистического государства. Но почему такая юриди­ческая безграмотность, такая алогич­ность в «доказательствах», такой при­митивизм?

Почему, например, следствие не провело очную ставку Зиверт - Клюев? Или все-таки проводили, только Клю­ев не подтвердил показаний Зиверта, вот и не был составлен ненужный следствию протокол?

Скольких томичей спас Ни­колай Клюев, отказавшись от по­казаний, от клеветы, от общения со следователями?

Оставалось состряпать обвини­тельное заключение. В нем полно лжи, но самая гнусная все-таки добавлена крупным шрифтом, да еще и подчер­кнута: «Клюев виновным признал себя частично». Хотя нет ни одной, даже самой липовой бумажки, из которой следовало бы это утвержде­ние. Ни в чем и никогда Клюев виновным себя не признавал!

Однако, как учил академик Вышинский, доказывать вину в политических процессах не обязательно, достаточно признания, но его-то все же добиться следует!

И последний, 119-й лист дела № 12301 по обвинению гр-на Клюева Николая Алексеевича.

«Выписка из акта. Постановление тройки УНКВД Запсибкрая от 13 октября 37 года о расстреле Клюева Николая Алексеевича приведено в исполнение 23-25/X месс. 1937 г. в ^** час.» Подпись сотрудника оперштаба на этом документе неразборчива.

А за восемнадцать лет до расстрела, отвечая политическим и поэтическим оппонентам, поэт сказал:

По мне пролеткульт не заплачет,

И смольный не сварит кутью.

Лишь вечность крестом обозначит

Предсмертную песню мою.

По Николаю Клюеву действи­тельно не заплакали ни расфор­мированные в тридцатые годы «Пролеткульт» и РАПП, ни сме­нивший их сталинско-ждановский Союз писателей. Да и в Смольном, увы, варилась уже совсем иная кутья... И в огне, на котором она варилась, горели многие книги, в том числе и книги Клюева..

1991 год, Томск

На фото Владимира Николаева дом № 12 по пер. Красного пожарника в Томске, на котором 25 октября 1990 г. установлена мемориальная доска «Здесь с октября 1934 года по март 1937 года жил в ссылке поэт Николай Алексеевич Клюев. 1884-1937».

 

 

 

Публикуемые отрывки из документальной повести Льва Пичурина легли в основу сценария документального фильма «Нико­лай Клюев. Последние страницы», снятого Западно-Сибирской киностудией.

Пичурин Л. Ф.

//Сибирская газета. – 1992. – ноябрь.