«Когда ж оборвалась струна…»
Волково кладбище… Здесь нет изысканной мраморной величавости Новодевичьего, сенсационной шебутливости Ваганькова, монастырской старины Александро – Невской лавры. Как-то даже по-деревенски веет погостовским уютом. Тишина. Попадаются одиночные посетители, почти безмолвные.
Здесь пространство и время сфокусировались и устремились в вечность. Оделись камнем и застыли Великие. Вот грустный Тургенев, неистовый Белинский, томный Надсон, благородный и интеллигентнейший Плеханов. Мария Александровна Ульянова (дерзкий Собчак предлагает перенести сюда и Ленина). Вот мудрый Менделеев. И почти рядом со своим гениальным тестем – Блок.
Склоним низко головы перед памятью гениального русского поэта и скажем: «Прости…»
Тончайший и изысканный эстет. Аристократичный, гордый и независимый. Величайший лирик. Неотразимый (для женщин) и загадочный (может, только для мужчин?)
Рыцарь Прекрасной Дамы! Он всю жизнь шел к прекрасной Розе, а пришел к своему тяжкому Кресту.
Прости! Прости…
И каждый вечер в час
назначенный
(Иль это только снится мне?)
Девичий стан, шелками
схваченный
В туманном движется
окне.
Таинственная «Незнакомка»! Кто это? Божество… Вакханка? А что, если это символ, просто образ чего-то большого, интуитивно значимого, почти апокалиптического?
Вспомним, как Андрей Белый сетовал, что его мадонна оказалась на панели.
И нет ни траурных перьев, ни упругих шелков, ни бренчащих монист. А есть пробуждающаяся (написано в 1906 г.) из тьмы веков, могучая Русь..
Поднимается падает. И вновь поднимается. И идет. «В зубах цигарка, примят картуз…» А впереди…
В белом венчике из роз
Впереди Исус Христос…
Это уже в восемнадцатом. Можно (или должно?) досказать недосказанное, восстановить связь между образами, явную для поэта, а, главное, каждое отдельное стихотворение, как одну главу из длинного ряда других.
«Такая верная и такая страшная картина», - скажет о «Двенадцати» Короленко. В этих словах признание неизбежности и неотвратимости свершаемого в России.
«Двенадцать» потрясла всех. Еще при жизни Блока поэма была издана в Англии и Франции, Чехии и Сербии, Турции и Америке. Ее напечатал даже «Луч» в деникинском Екатеринодаре. Блок был искренен в своем принятии революции, в своей любви к России.
1921 год. Уже уехали из России Бунин, Куприн, Мережковский, Гиппиус. В жесточайшем бело-синем-зелено-красном терроре подавлено все живое и здравомыслящее. Полнейший хаос. Нет тепла, нет света.
Не смеющий сказать слова против, народ в отчаянье, не может больше терпеть. Вологда… Тамбовщина… Кронштадт…
Положение усугубляет голод, страшный голод, заставивший людей озвереть до людоедства. Историки еще не сказали об этом времени всей правды. Мемуары еще не все публикуются. Малодоступна пресса того времени.
Интеллигенция сломлена. Эйфория прошла. Пафос революции угас. Идет не тот социализм. Блок, приветствующий революцию, отшатнулся от нее.
Пока избирательно и разбросанно публикуется правда и о нем, и о времени, обобщать трудно. А что обобщено — искажено политикой.
Блоковский альбом, изданный в 1986 году. Уже перестроечное время. Серия: «Человек. Люди. События». Строгий, почти документальный язык. Красивый. И... приукрашенный. Там, где нежелательна правда — замысловато построенная фраза. Избирательно подобранная хроника. О смерти туманно, три фразы: «Середина апреля. Первые симптомы предсмертной болезни. 16—17 мая. Резкое обострение болезни. 7 августа в 10 час. 30 мин. утра А, Блок скончался в своем рабочем кабинете».
Сотни фотографий. Для посмертного рисунка Анненского, запечатлевшего истощенное мучениями до неузнаваемости лицо Блока, места не нашли.
Но есть возможность по крупицам собрать, что было.
Начало мая. Последняя поездка в Москву. Блок едва держится на ногах. Но едет... зарабатывать, чтобы не просить у власти, не унижаться. Все такой же независимый, несломленный.
Успех огромный. Но... Очевидцы пишут: «Публика требовала «Двенадцать», но он отказался категорически». Обращают внимание на мрачные концовки прочитанных стихов:
...О, если б знали, дети, вы
Холод и мрак грядущих дней!
...Доколе матери тужить,
Доколе коршуну кружить?
Вот письмо матери из Москвы. 12 мая: «Успех был, но денег почти никаких».
И случилось еще нечто страшное, непостижимое. При выступлении в Доме печати пролеткультовская молодежь - носитель господствующей идеологии - устроила скандал:
— Как? Автор «Незнакомки»?..
— Да разве он не умер?..
— А вот сейчас мы увидели — он действительно умер.
К тяжелой, непроходящей физической боли добавились душевные страдания. После вечера — бессонная ночь до утра с карандашом в руках над чистым листом бумаги. Палочки... Крестики... Бросил карандаш: «Больше стихов писать не буду», и ушел на рассвете разбитый и измученный в любимый сквер перед храмом Христа Спасителя. И не писал. Только перед самой смертью:
...Ты помнишь:
— Мозг неугомонный
Задел алеющий туман —
Я зрячий — слепнуть стал
Бессонно
И погружаться в океан.
Пугливых дум —
Сперва—двенадцать,
Потом еще, еще — орда...
Как свора грязных псов
смердящих
В крови без лика и стыда.
...Владычица, — спаси,
помилуй!
Приди,
Благая Божья Мать, —
Приди, —
любовью изнасилуй
И дай хоть след твой
целовать,
Дай слезы счастья
покаянья...
...Будь с нами —
сгинут злые сны!
Молюсь тебе
перед могилой
Приди и — прекрати
правеж!
...Скажи: — что ложь
не хороша,
Что с нею сгублен сон
прекрасный,
Что в ней зловоние
и мрак!..
Да что писать...
И так все ясно,
Прощай, я болен,
и иссяк! ...
«Я болен»...
Очевидно, это последнее стихотворение Блоха. В собраниях сочинений его нет.
И еще из письма 12.05.21 г.: «...У меня была кремлевская докторша, которая сказала, что дело вовсе не в подагре, а в том, что у меня, как результат однообразной пищи, сильное истощение и малокровие, глубокая неврастения, на ногах цынговые опухоли и расширение вен... и слабость, и испарина, и плохой сон, и прочие напасти».
Истощение от голода!
А что нарком Луначарский? Что хозяин Питера Зиновьев? Кто должен был накормить Блока?
Деликатный, он молчал, не принимал благотворительности даже от близких и друзей.
Были «чучкаевские пайки», были «холатовские» наркомовские и академические. С конца 19-го года 650 тысяч человек получали усиленное питание хлебом и овощами, в первую очередь на заводах и фабриках, а также на местах государственной службы в конторах и так далее. Принцип: кто не работает, тот не ест — действовал неотвратимо.
Кое-кому, в виде исключения, предоставляли сверхнормативный паек. С самого же начала 1921 года отменили специальный паек служащим, но ввели дополнительные пайки сотрудникам СНК. А Блоку?..
Вот последние строки из последнего письма матери: « Делать ничего не могу, потому что температура редко нормальная, все болит, трудно дышать…» И в конце: «Спасибо за хлеб и яйца. Хлеб настоящий, русский, почти без примесей, я очень давно не ел такого». Посмотрите восьмитомник. Это последние печатные слова Блока! Последнее слово на устах у умирающего русского поэта: «Спасибо за хлеб…»
Тяжело умирал поэт. Терял сознание. Метался. Отрекался от написанного. Хотел уничтожить рукописи. При малейшем волнении задыхался, страдал до последней минуты.
О, я хочу безумно жить:
Все сущее увековечить,
Безличное –
восчеловечить,
Несбывшееся – воплотить!
Очевидцы сберегли в памяти день похорон Блока. Жаль, что публикациям об этом мало места в нашей печати.
10 августа. Очень жаркий день. Из квартиры поэта гроб был вынесен на руках друзьями покойного. Перед дверьми стоял катафалк, запряженный лошадьми, весь в цветах. Процессия направилась через Николаевский мост к Смоленскому кладбищу (на Волково кладбище Блока перезахоронили в 1944 году). Петербург уже несколько лет не видел ничего подобного. Открытый белый глазетовый гроб все время несли на руках. За гробом следовало духовенство в сопровождении хора Архангельского собора. Тысячная толпа благоговейно обнажила головы. Не было ни одного из встречных, чтобы также не обнажил своей головы и не перекрестился перед этой печальной процессией. За гробом шли все писатели, ученые Петрограда. На окружающих особое впечатление своим тяжелым скорбным видом произвел А. Н. Бенуа, превратившийся в эти дни в глубокого старца.
Было заупокойное отпевание в соборе. Был острый трогательный момент — последнее целование покойного. \
Иностранцы, присутствовавшие на похоронах, были совершенно потрясены происходящим.
На могиле не было произнесено ни одной речи. Так было условлено заранее.
...Когда ж оборвалась
струна,
Кругом рыдала и звенела,
Как в вешней роще,
тишина.
Молчание говорило, вопило громче самых красноречивых слов...
Похоронен он был в Гинтеровекой дорожке близ церкви Святой Троицы.
Блок завещал: не принимать подачки правительства. Семья вежливо отклонила все предложения. Похороны устроили Дом искусств, Дом ученых, Дом литератора, Большой драматический театр, издательства «Всемирная литература», Гржебина и «Алконост».
Блок не дожил всего несколько дней до новой воспитательной акции над его друзьями.
Николаев В.
//«Красное знамя».-1991.- 28 сент.
« Назад
