Иглаков Александр Иванович
Иглаковские мы
Вся жизнь моя связана с родным Иглаково. Родился, вырос, в армию ушел, сюда же и вернулся. И отец, и дед, и прадед - все коренные жители. В дом, где мы живем с моей хозяйкой Таисией Ивановной, наша семья переехала в 1937 году, а построен он был аж в 1918-м. Родоначальник деревни, казак Иглаков, из тех, что приехали Сибирь осваивать в давние времена. Причем ударение правильно ставится на последний слог, это сейчас для всех как-то уже более привычным стало его переиначить. И наша деревня, и Попадейкино, и еще целый ряд сел названы по фамилиям старост, руководивших общинами. Родители мои были крестьяне, хлебопашцы, бедняки. Из 11 детей нашей семьи на службу в разное время призвали четверых братьев, трое попали на фронт, а один работал на военном заводе имени Чкалова, что находился в Новосибирске, строил самолеты. На момент моего призыва на двух родных братьев уже пришли похоронки, к счастью, потом выяснилось, что один из них жив, он был в плену, и произошла ошибка.
Вскоре после начала войны стали возвращаться инвалиды, а затем уж частыми «гостями» в домах стали как раз похоронки. Слышишь: где-то заголосили на деревне - значит, плохая весть. Рыдали всю ночь, а утром вставали и шли на работу, а куда было деваться? Кто тебя кормить будет, в каждом доме горе побывало. Со ста дворов ушло 140 мужиков, и почти каждый второй не вернулся. Нужно было пахать, сеять, покос убирать. В колхозе-то ничего не давали, все для фронта, все для победы. У крестьян наоборот - все только забирали. Частушка у нас была: «Колхозники-канареечки, проработали целый год без копеечки», так оно и было. Кормились только огородом, да коровка-кормилица выручала: и молоко с нее, и в лес за дровами на ней, и пахать на ней, сердешной. А сдать надо было и яйца, и молоко, и шерсть, если овечка имеется, забил скотину - отдай шкуру. И радости, и горести все приходилось делить, дружно жили. Утром просыпаешься и смотришь - у кого из трубы дым идет. Берешь какую-нибудь железяку под угли, чтоб печку растопить, и туда. Магазина нет, спички были не у всех.
Всю зиму 1943 года нас готовили под Бердском, а в 44-м я уже попал на фронт - Ковельский плацдарм в Волынской области на берегу Западного Буга. Служил в 69-й армии, пехота 41-й стрелковой дивизии, полк наш впоследствии был назван Бранденбургским. Вот на фронте голодать не приходилось ни разу. Даже когда переходили в наступление и кухня просто не успевала нас догнать, чтоб накормить горячим, выдавали хорошие сухие пайки на несколько дней. Часто питались и трофейными продуктами, у немцев была очень хорошая тушенка, а когда стояли на Одере в оборонных сооружениях, попробовали и вражеский хлеб, аж 1939 года выпуска. Тщательно упакованный в фольгу и пергамент, был он очень вкусен, хотя есть его приходилось ложками, после столь длительного хранения - рассыпался.
Вот тогда на плацдарме мы впервые и понюхали пороху, постепенно приучали нас к прифронтовой полосе, учили бросать настоящие гранаты, мы-то до этого видели только деревянные муляжи. Попал я в пехоту, сразу выдали мне ручной пулемет, а я его раньше и в глаза не видел. За сутки освоил. Так с этим ручным пулеметом Дегтярева я не расставался до самого ранения. О том, что убьют - не убьют, даже не задумывался. Это фронт, а на фронте всегда убивают. Если ты не будешь убивать - сам погибнешь, да и страшиться сильно некогда было. Больше всего боялся плена, думал: все, что угодно, только не это.
Форсировав З.Буг, оказались мы в Польше. Хорошо, что не такая и широкая речка эта была. Кто на чем: у танков понтоны, у разведки - резиновые лодки, у саперов - шлюпки, а пехота - кто во что горазд - иди делай плоты или лодки. Недалеко от того места, где мы должны были перейти, саперы подорвали огромный дуб. Лег он поперек реки, этим-то и воспользовались. Автомат на шею - и по одному бегом на ту сторону. Перешли, вначале артиллерия сделала свое дело, потом танки пошли в ход, ну а дальше уже мы. Жарко было во всех смыслах, лето - жара, такая огромная масса людей двигается, что даже солнца от пыли не видать. И так от Буга до Вислы по полста километров в день, не разуваясь по пять суток, не говоря уж про помыться или постирать. Если какая-то передышка и речушка поблизости, постираешь трусы да майку и опять их на себя, так и сушили. Разуешься, а на землю наступить не можешь - кожа, как папиросная бумага, слезала с окровавленных ног. Какой день недели, какое число - никто даже понятия не имел, да и не интересовались. Жив и, слава Богу!
А потом также рано утром форсировали Вислу. Там нас фашисты хорошо «покупали». Наша рота снабжала полк боеприпасами, а с того берега забирала раненых. Два раза я в Висле на дне побывал. Мне каждый раз везло, выбирался, судьба ко мне благоволила. Я на реке вырос, и плавать умел, да и знал, как лучше пересечь реку на лодке. А кто не умел рулить, того далеко могло унести, или попадет на середину, а выгрести не может, а немец так и лупит. Фашисты по 8-10 раз в сутки ходили в атаку, только успевай отбивать да диски менять по 5-6 за день, 47 патронов в каждом, вот и считайте. Долго мы на Висле в обороне стояли, но так и не удалось фрицам нас спихнуть. Земли перелопатили немерено, строили траншеи по два метра глубиной, а ширина такая, чтоб носилки проходили, «землянка наша в три наката» - ни печки, ни освещения, сбегает кто-нибудь к «самоходчикам», те горючего нальют в котелок, посолишь, чтоб не вспыхнуло, гильзу туда от снаряда, фитилек сделаешь - так и жили. Утром выйдешь на воздух и отплеваться не можешь, весь в саже. Умудрялись еще и письма писать в таких условиях, мои домашние не обижались - писал регулярно. Дурак я был: вернувшись с фронта, сам их сжег, кто бы знал, что когда-нибудь они понадобятся для истории. Сестренки-девчонки берегли их, а я всю пачку взял да и в печку.
Шестнадцатого января 1945 года мы уже пошли в наступление. Сильно помогли в этом «Катюши», страшная штука, я вам скажу. Смотреть, конечно, красиво было, летели ракеты прямо над нами, светились. А вот куда они попадали - там смерть всему живому. На нашем направлении был дубовый лес, так ничего не осталось. Верхний слой земли выгорает полностью, по этому месту идешь, ноги жжет в сапогах. А трупы - это просто пепел, ветер дунул и развеял все без следа, хоронить некого, металл даже плавился. Вот так дошли до очередной водной преграды, Одера. Дальше была уже Германия.
Нашему полку достался оборонительный рубеж на старой немецко-польской границе. Танки обошли со всех сторон, а мы остались разбираться с дотами. Что такое - и представления даже не имели: доты да доты, а теперь я лекции могу по ним читать. Сооружения были удивительные. Тридцать дотов, соединенных между собой так называемыми ходами-сообщениями протяженностью 6 километров. А хода, это настоящее метро, из дота в дот «Кукушки» ходили по железной дороге на глубине 35 метров, это как пятиэтажный дом под землей. А перед самими дотами противотанковые рвы с водой и заминированная колючая проволока.
Первая наша рота, пошедшая в лобовую атаку, легла полностью. Немцы там просто жили, продуктовый запас был сделан трехгодичный, своя электростанция. Пушка 45-миллиметровка бронебойным снарядом не могла пробить дверь. Все настолько герметично, что ни вода, ни газ были не страшны. Долго нам пришлось провозиться с этими дотами, да и не взяли бы, честно говоря, никогда, если б немцы сами не сдались. Мы их в середку согнали, бежать им некуда, полное окружение, наши уже во Франкфурте.
Еще когда загоняли их, не зная ни строения укрепления, ни того, что доты сообщаются, стреляю вниз по винтовой лестнице, а люди стоят, гранаты кидаем, а они все равно стоят, белые, как мел. Что, думаем, за чудо? А уж когда спустились вниз, поняли - хранились внизу награбленные в ходе войны различные статуи, увезенные в Германию. Здесь-то им никакая бомбежка не была страшна. Раненые пленные потом уж нам рассказали, что за доты и с чем их едят. В плен сдалось 1200 солдат и офицеров, только нашему взводу (21 военнослужащий) досталось 320 человек. Оружия были горы. В плен сдавались они, основательно подготовившись, рюкзаки набиты были полностью едой и теплыми вещами, одеялами - готовились к Сибири. Сдали мы эти сооружения с рук на руки идущим после нас войскам и сами отправились через Одер.
На второй день меня ранило, получил множественные осколочные ранения ноги, попав под беглый минометный огонь. На этом моя война, можно сказать, была закончена. Старшина по этому поводу сказал: «Повезло тебе, пацан!», я во взводе был самый молодой. Но в Берлине я все-таки побывал. В госпитале появились агитаторы, призывающие помочь в штурме столицы Германии. Доехали мы до места только 6 мая, когда война уже, по сути, была свернута. Видел и рейхстаг со знаменем Победы, и Бранденбургские ворота, казармы Геринга, провезли по площади, где Гитлер парады принимал, жуткое место - дома вокруг высокие из серого камня.
Из тех людей, с кем я был знаком и шел от Вислы, в живых на тот момент осталось 5-6 человек, остальные все были из вновь прибывшего пополнения. Мы находились в западной части города, и после капитуляции советские войска были выведены в восточную часть, а наше место заняли союзники. Правда, перед выходом наши части вывезли все, что только можно было. До последнего станка и винтика со всех заводов. Долечился я после этого в госпитале, раны-то были еще все открытые, и демобилизовался только в 1950 году, отпускали домой по возрастам, не всех сразу.
Ценой многих человеческих жизней заплатила за Победу моя родная деревенька Иглаково. Она, как маленький город-герой, отдала своих сыновей. Пусть земля будет пухом и вечная память нашим погибшим односельчанам. В пятницу, 6 мая, в 11 часов, на митинге возле памятника всем погибшим иглаковцам всех их мы перечислим поименно.
Матвеева Н.
//Новое время.- 2005.- 5 мая.- С. 13.
Об Иглакове А. И. в СМИ:
