Много белой краски у войны
«Постой, сынок, я увидела у тебя седой волос, подойдем к свету, - подошли, и вдруг мать припала к моему плечу и заплакала: - ой, Володя, их так много!» Было мне тогда всего 19 лет, и я только вернулся с войны седым инвалидом с тремя ранениями, в том числе двумя тяжелыми, и контузией. А поседеть было от чего - «много белой краски у войны»
Моей фронтовой семьей стала полковая разведка 59-го стрелкового Валгинского полка 85-й Краснознаменной Павловской дивизии. Вспоминается прибытие на фронт. Сопровождавший нас офицер сказал на поляне среди соснового леса: «Вот здесь и будем располагаться». На робкий вопрос одного солдата: «И где же мы будем ночевать?» - раздался дружный хохот. Мы надолго распрощались с комфортом: ходить в баню, спать нормальным сном, раздетым под одеялом, регулярно питаться. Солдатская шинель стала и матрасом, и одеялом, и подушкой в любую погоду, под дождем и под снегом, прямо на улице.
Наша группа солдат располагалась на фланге, когда подошел офицер: «Кто желает воевать в разведке?» Он рассказал о преимуществах разведчиков. Это элитное воинское подразделение - глаза и уши армии. Их не стригут наголо, дают дополнительный продуктовый паек, лучшее обмундирование, личное оружие - пистолет и финку - в дополнение к табельному. Но предупредил, что воевать в разведке не только почетно, но и опасно. Солдаты молчали. Офицер был явно обескуражен и с горечью произнес: «А я думал сибиряки храбрые!» Тронув своего товарища за руку, я сказал: «Пойдем, какая разница, где умирать?» В итоге в разведку пошли 11 солдат из тысячного пополнения, прибывшего на фронт.
Когда потом на фронте мне говорили о моих героических подвигах, я отвечал, что честно выполняю свою трудную боевую работу. Только один раз я совершил подвиг, когда добровольно пошел воевать в разведку, на смерть.
«Подарок» к празднику
Расскажу лишь о трех военных днях. На завершающих этапах войны мне пришлось принять участие в боях по уничтожению Курляндской группировки. На небольшом прибалтийском полуострове в Латвии были окружены две фашистские армии - 16-я и 18-я. Приближалось 23 февраля 1945 года. По случаю праздника нам готовился «подарок».
Накануне наша пехота, преодолевая упорное сопротивление противника, продвинулась вперед более километра - это был несомненный успех. Вечером того же дня помощник начальника штаба полка по разведке старший лейтенант Григорьев получил приказ связаться с наступающим батальоном. «Старшой», как мы его называли, приказал мне его сопровождать. К нам присоединился молодой солдат, спешивший в свой батальон. Все складывалось как небольшая прогулка, никаких предчувствий у меня не было.
Когда вышли из штаба полка, стемнело. Шли по неглубокому снегу. Порывистый ветер мел поземку по целине. Было не холодно, но неприятно ощущался влажный морской воздух. Старшой шел впереди, тяжело ступая и низко опустив голову, сказывалось напряжение последних дней и бессонные ночи. Я, по привычке попадая след в след, шел в двух шагах позади. Спутник наш где-то отстал. По пути попался догорающий дом. «Утром там были немцы», - мелькнула мысль. Появилось сомнение в правильности пути, однако дисциплина одержала верх. Острое чувство опасности не покидало. Машинально перевел автомат, выкрашенный под цвет маскировочного костюма, со спины на грудь, ощупью проверил две гранаты, расстегнул кобуру трофейного парабеллума, пряжку ножа-финки, клапаны чехлов двух запасных магазинов. Сутулая спина командира по-прежнему маячила впереди.
Мы медленно приближались к одинокому человеку, стоящему в метрах пятидесяти от группы людей. Похоже, мы пришли на место. Подойдя, Старшой, помедлив, как бы собираясь с мыслями, тихо спросил, где штаб батальона. Ответ был непонятный. Старшой повторил, на этот раз мы услышали немецкую речь. Все решали секунды, но мы стояли неподвижно. Наконец Старшой изменившимся до фальцета голосом произнес: «Автомат!» Заслонив командира, я одновременно взвел затвор. Истошный, леденящий кровь крик немца заглушила очередь моего пистолета-пулемета. Не отпуская спускового крючка, я перевел огонь на стоящих толпою немцев. Времени было в обрез, надо скорее убираться...
На другой день я лично порвал свою похоронку. Как оказалось, наш спутник был какое-то время очевидцем происходящего. По словам вернувшегося в штаб полка необстрелянного юнца, сражение дошло до рукопашной, и погибли мы с честью. Вторым рождением назвали тот случай мои товарищи.
Бьют в нашу сторону
День 23-го февраля перевалил за половину, когда я вернулся в расположение разведки. Приняв сто грамм «наркомовских», хотел поспать, но сон не шел. Причин было несколько, но главная, наверно, вызов начальника разведки к командиру полка. Это означало, что предстоит «работа». А поскольку простых заданий нам не давали, разведчики ходили в тягостном ожидании, не было шуток, смеха, каждый замкнулся в себе.
Наконец наступил вечер. Всему составу разведки было приказано сопровождать командира полка на новый КП, освобожденный накануне клочок земли. Дорога была уже знакомая. Прибыв на место, заняли немецкий блиндаж, едва успели расположиться, как нам дали «работу». В створе нашего расположения находился хутор, приказано было проверить, есть ли там фашисты. Без малейшего промедления группа из 11 человек ускоренным шагом направилась к цели. Было уже совсем темно. Немцев мы не обнаружили, но было много фактов, говоривших, что убрались они за несколько минут до нашего прихода. В блиндаже за домом нашли личные вещи и... теплый кофе.
Назад мы возвращались с трофеями, надежда на везение окрыляла, строй распался. Рядом шел мой друг Борис Беляев, мы негромко разговаривали. Вдруг раздался крик: «Стой!» Короткая очередь из автомата прошла совсем рядом, мы упали. Больше не стреляли, в ход пошли «сочные» русские слова. Когда все успокоилось, я тронул своего товарища, но он уже ничего не чувствовал. Мы редко возвращались без потерь, вот и сейчас война получила очередную жертву...
В блиндаже устраивались на ночь. Кто лежал, кто сидел, тускло горела свеча, все молчали. Ужина мы не ждали, в такой ситуации, если удавалось, то кормили горячим раз в сутки. Вместе со Старшим мы совершили обход прилегающей территории. Была глухая темная ночь, стояла тревожная тишина, изредка прерываемая далекими очередями выстрелов, - война спала. Неожиданно со стороны нашего тыла вспыхнуло зарево. Огненные сполохи вертикальными трассами прошили темное небо. «Это катюши», - сказал командир. «Да, - добавил я,- и бьют в нашу сторону». Мы быстро укрылись в блиндаж, спустя минуту где-то вдали загрохотали разрывы. Все заснули.
Дважды погибший и трижды рожденный
Резкая команда мгновенно вымела нас из блиндажа, спали ведь одетые. Творилось что-то невообразимое: непрерывные разрывы снарядов, светящиеся полосы трассирующих пуль, бледный смертельный свет гаснущих ракет. На фоне всего этого - бегущие в панике наши солдаты. Ночью всегда страшнее, чем днем. Тут же оценили обстановку. С поляны, обойдя нас, немецкие танки вели частый огонь из пушек по нашему расположению. Грохот и яркий отблеск особенно свирепствовали на опушке леса, оттуда и отступала наша пехота. Командир полка, не зная, как остановить солдат, приказал разведчикам рассыпаться в цепь и задерживать убегающих. Наши старания ни к чему не привели, все реже пробегали солдаты, все ближе раздавались очереди вражеских автоматов. Мы остались одни - командир полка и разведка. Положение стало критическим. Командование принял на себя Старшой. По его приказу разведчики окружили командира полка и стали удаляться в указанном направлении... в немецкий тыл. Со старшим лейтенантом мы остались вдвоем осмотреться. Два снаряда разорвались почти одновременно, один позади меня, совсем рядом. Что-то жесткое сильно ударило в бедро, а взрывом швырнуло меня к основанию старой ели. Черная волна накрыла сознание...
Чувство острой опасности быстро помогло прийти в себя. Я остался один. Близко были слышны крики немцев, которые автоматным огнем прочесывали лес. Насколько серьезно ранение, я не знал: все болело, в голове звон, правая нога была как ватная, веки тяжелые. Мысль работала в одном направлении: надо убираться, да побыстрее. Если не смогу, придется принять бой и отдать свою жизнь. В кармане гимнастерки лежал последний патрон - один, и для себя. Опасность удесятеряла силы. Начал двигаться, первое время ползком, затем стоя, волоча бесчувственную ногу, я увеличивал скорость. Немцев уже не было слышно.
На самой опушке леса скопилась наша отступавшая пехота. Мы находились в окружении, дальше через поляну отходить было опасно, все пространство простреливалось пулеметами из танков. Но и оставаться было нельзя: рассветет - и всем конец. Офицеров не было видно, я объяснил ситуацию солдатам. И без колебания, тяжело припадая на ногу, пошел через поляну к своим. Стреляли, но огонь не прицельный, было еще темно. Несмотря на свист пуль, я, не останавливаясь, проковылял до леса. Оглянувшись, увидел, что пехота последовала моему примеру. Так я спас солдат, оставшихся от разбитого батальона. Таким оказался финал нашего праздника.
Тот самый осколок я до сих пор ношу с собой. В госпиталь ехать отказался. Проспав сутки, встретил разведчиков, вышедших из вражеского тыла. Меня ждала уже вторая похоронка. И опять встречные делали круглые глаза, подходили и трогали за одежду, за руку, не веря. Это было мое третье рождение за трое суток.
Воевать мне оставалось 18 дней до двух тяжелых ранений.
Владимир Харченко, ветеран ВОВ, пенсионер СХК
К печати подготовила Наталья Русская
//Новое время.- 2008.- 20 июня.- С. 6.
