Тайна творческого тандема

Все, кто обладают

Талантом,

Обладают эхом.

Все, что обладает эхом,

Обладает талантом

К сокращению и превращению.

— Кто я такой — Вадим?

— Дым, дым, дым...

 

Имя Вадима Долинского (настоящая фамилия — Иванов) в Северске известно многим. Самобытный художник, поэт, исполняющий свои стихи под гитару. Немало юных северчан могут назвать его своим учителем. Яркая личность. Такие люди обращают на себя внимание. О них хочется знать больше.

Но вот нелегкая задача. Как в путанице фактов, событий, эмоций отобрать важное для создания портрета и отбросить второстепенное? А потом втиснуть жизнь человека в формат очерка?

Человек не бывает сам по себе. У него есть корни, уходящие вглубь веков. Сейчас становятся популярными исследования собственной генеалогии. Же­лание объяснимое. Но далеко не в каждой семье имеются документы, позволя­ющие восстановить многочисленных предков, достоверные сведения из жизни прадедов. Много ли найдется сейчас людей, способных вспомнить имена своих предков дальше четвертого колена? И в семейных преданиях быль смешивает­ся со смутными слухами и легендами.

Семья Вадима Долинского не исключение. Впрочем, многие ли из нас знают имя собственной прапрабабушки, да еще могут сообщить хоть какие-нибудь факты из ее биографии? Вадим может! Звали его прапрабабушку Надежда Александровна Борисова. Она была замужем за богатым человеком, не то золотопромышленником, не то купцом, имела семерых детей. Но вот перепутала жизнь благополучной мате­ри семейства любовь: сошлась она с полунищим ксендзом и родила от него восьмо­го ребенка, дочку Анну. История стала известна мужу, и он поспешил избавиться от неверной жены, отослал ее подальше, в Сибирь. Впрочем, снабдив неплохим подспорьем. Семейные предания говорят о «пуде золота», на него смогла Надежда Борисова поставить богатый и хороший дом в промысловой деревне Крутая (если бы она существовала до сих пор, то находилась бы в Болотненском районе Ново­сибирской области). Дом, правда, после революции семья потеряла, но зато сами уцелели. Анна Андреевна Борисова, та самая, восьмая дочка в семье, вышла замуж за Якова Лопухинского. Родила ему троих детей: Изота, Василия и Любовь.

В деревне искони делали туеса, расписывали их. Так что место было благо­приятным для людей, у которых имелась «искра божья», талант. Изот с детства осваивал плотницкое ремесло. «Что еще можно делать в деревне? Пахать землю или плотничать», — замечает Вадим. Да тут война вмешалась в жизнь семьи Лопухинских. Изоту, старшему сыну в семье, на начало войны было 14 лет, призыву он не подлежал. А вот Якова забрали. С фронта он не вернулся. «На фронт деду идти не разрешили, а вот детей делать не запретили», — продолжает рассказ Вадим. Женился Изот рано, едва восемнадцать исполнилось. Мужчин тогда мало было — война. В 1946 году его супруга Варвара Матвеевна родила первого ребен­ка — дочь Галину. За ней последовали сыновья: Василий, Михаил, Николай.

В Крутой семья Лопухинских-младших жила недолго. В 1950-е годы деревню признали неперспективной и расселили. Тогда-то и перебрался Изот с женой, детьми, вдовой матерью Анной и бабкой Надеждой в молодой, строящийся го­род Северск.

Галина Изотовна, старшая в семье Лопухинских, училась почти на отлично. Окончив школу, поступила в Томский педагогический институт. Образование получила на факультете русского языка и литературы, но, придя работать в 76-ю школу, обнаружила, что рисование вести некому.

Поскольку первые годы своей жизни она провела в промысловой деревне, рисовать, резать по дереву ей всегда нравилось, то она решилась вести рисова­ние. Так и работала до самой смерти.

«Был у мамы талант — она умела научить любить свое дело. Хотя суперпрофессионалом в живописи не была», — замечает Вадим.

Трудно поверить, но в начальной школе у него по рисованию стабильно шли тройки. Уроки вела та же учительница, что преподавала и другие предметы, а художником она не была. Перелом произошел лет в десять. В Томск привозили художественную выставку из фондов Эрмитажа, и Вадима она потрясла. Спу­стя год он уже пытался копировать картины Левитана...

Примерно к этому же времени относятся и его первые литературные опыты. Стихи — неумелые, иногда — с трудно уловимым смыслом, но в них уже тогда были ритм и настроение. Вадим вспоминает образец своей поэзии, относящий­ся к тому периоду: «Многоликая, многорукая артиллерия, всю войну прошла не споткнулася, а споткнулася, покатилася, и на прежнее место вернулася...»

И проза: он начал сочинять что-то в духе Фенимора Купера, написал две или три главы, начал иллюстрировать, и это увлекло его куда больше. Проза Вадима, кстати, отличалась от большинства детских попыток в этой области наличием не только бурного действия, но и описаний природы. Да-да, тех са­мых, которые большинство ребят терпеть не могут.

Впрочем, сколько детей неплохо рисовали в детстве или пробовали сочи­нять? Многие ли из них до сих пор пишут или рисуют?

В том, что Вадим стал художником, — несомненно, заслуга его матери. Га­лина Изотовна бережно собирала все его работы, оформляла их, гордилась тем, что создал ее сын. Вадим привык относиться к этой деятельности всерьез. Как выяснилось, не зря.

Именно мама привила Вадиму и любовь к стихам. Очень любила Б. Пастер­нака. Сама Галина Изотовна тоже писала стихи. Хотя понимала, что качество их было далеко не самым высоким, поэтом себя не считала. Во время нашей беседы Вадим признавался, что писать стихи — это семейное. Его дед Изот, к примеру, потеряв любимую жену, ощутил свое одиночество и ненужность. Каждый по-своему справляется с горем. Изот Лопухинский писал стихи. Со­хранилось лишь одно, но Вадима потрясло настолько, что он откликнулся на него своими стихами:

Нашелся маленький листок

Средь книг в пыли...

И деда завещанье током

Ударило из-под земли.

Воскресли старческие сны,

Как укоризненные зрители,

И стало горько от вины,

Что рядом были, но не видели.

За то, что жизнь свою он молча

Топил у белого ручья,

Писал стихи о доли волчьей

Боле не нужного хрыча.

Теперь сижу и вою ночью,

И, воя, чувствую себя

Такою несусветной сволочью,

За то, что не любил, любя.

Увы, под Богом ходим все мы,

Но все-таки, такой итог!

Познать сие, познать сие

Не дай вам Бог!

 

Дед по отцовской линии, Иван Васильевич Иванов, жил в деревне Урюпино Алейского района. Есть такое место на Алтае, недалеко от Семипалатин­ска. Надо сказать, что тезка Грозного царя и вправду был человеком суровым, жестким и властным. В деревне его не только уважали, но и побаивались — его слово было непререкаемым законом.

— Деда я боялся, — говорит Вадим. — Бывало, он так сделает тебе «замеча­ние», что можно и кульбит сделать.

Отец унаследовал от него умение быть твердым, жестким. Так, не имея осо­бого образования, он стал начальником третьей колонны на Первой автобазе. «Народ-то там особый, без жесткости — никак». Впрочем, Вадим говорит, что с домашними он был спокойнее и сдержаннее. «Отца я больше любил и уважал, чем боялся», — вспоминает Вадим.

Кстати, отсутствие образования не мешало Николаю Ивановичу быть раз­витым, разносторонним человеком. Он уважительно относился к профессии художника, хотя в способностях сына, в отличие от матери, сомневался, при­держиваясь позиции, которую сам Вадим иронически характеризует старой поговоркой: «Нашему бы теляте да волка съесть».

Николай Иванович много читал. Причем на вкусы его наложило отпечаток тогдашнее время. Вадим помнит, что, прочитав «Доктора Живаго», он сказал: «Ничего хорошего не вижу, только диссидентство».

Если мама воспитала в нем желание заниматься творчеством, умение ценить себя, то отцовское влияние дало ему силу характера.

В детстве Вадим не был сильным и крепким. Тем не менее, как любому маль­чишке, ему приходилось драться. «Однажды я пришел домой сильно побитым, — вспоминает Вадим. — Отец ничего не сказал, но на следующий день подарил мне кроссовки. Они в то время были очень дорогие, стоили, наверное, половину его зарплаты. Дал понять, что мужчина должен уметь постоять за себя, а для этого надо заниматься спортом».

Не бояться трудностей — вот чему учил отец. Это Вадиму в жизни приго­дилось.

Кстати, один из первых, кто испытал на себе сопротивление характера Ва­дима, был его суровый дед Иван Васильевич. Повод был банален: приехав на Алтай, Вадим со своим двоюродным братом бурно отпраздновали встречу. На следующее утро дед начал внуку выговаривать, а тот, не в пример беспрекос­ловно слушающимся односельчанам, не только возразил деду, но и вернул ему все упреки. Не ожидавший отпора от внука, Иван Васильевич замолчал и с тех пор к Вадиму уже относился как к равному. В общем-то, это, конечно, мелочь, но умение постоять за себя — в характере Вадима. И появилось оно именно благодаря отцу.

«Отец был очень крепким человеком. Играл в волейбол, был капитаном ко­манды, во время пробежек легко обходил меня».

Умер Николай Иванович рано, не прожив и сорока пяти лет. Рак.

— Хоронили мы его в родной деревне, — вспоминает Вадим. — Так вот, там его сверстники лежали в ряд. Видимо, последствия испытания атомной бомбы. Папа родился в 1948 году. А бомбу испытали в 1949-м. Дед вспоминал: «Гри­бочек на горизонте огромный был, волной крупных животных с ног сбивало, курочки по земле клубочками катились. Ну, и радиация. Взрослые как-то еще это купировать могли водочкой, а вот маленькие дети получили по полной».

Потом ушла мама. Это было в 1999 году. «Вообще этот год был — как буд­то кто-то лес тряхнул, и сухие сучки пообсыпались; столько народа умерло», — говорит Вадим. Она пережила несколько инсультов. Давление. Через девять дней не стало и прабабушки Анны, схоронившей и сына, и внучку.

Разверзнись глина под ногами миной –

Смерть будет мимо, мимо, мимо...

И это непоколебимо:

Любимые живут, пока любимы.

 

После смерти мамы Вадим долго не мог найти себе места: «XX век унес у меня всех, я остался один, — говорит Вадим. — Пока они были живы — я ощущал себя ребенком». И читает по памяти:

Я в подъезде полусонном,

Струн перебираю медь.

Здесь шуметь нельзя, но можно

Тихо задушевно спеть.

 

Мою песнь подхватит эхо,

Дом заполнив изнутри.

Кто от скуки, кто для смеха

С нами выйдет покурить.

 

Только грустно улыбаясь,

Подойдет старик седой.

Вниз, как в прошлое, спускаясь,

К нам по лестнице витой.

 

Скажет он: мол, спой с начала,

Мою душу одари...

Жаль, что жизнь вот так с начала

Мне уже не повторить.

 

И уйдет, как будто не был,

Этот старый человек,

Тихо по ступеням в небо,

Будто он двадцатый век.

 

И добавляет: «Я и сейчас могу так себя чувствовать. Наверное, иначе худож­ник и не может».

Кстати, переживал потерю горячо любимых людей тоже как художник. Дома у него хранится панно, выполненное из лоскутков платьев умершей мамы. Так находил он выход своему горю.

Итак, Вадим Николаевич Иванов, творческий псевдоним — Долинский.

Он родился 27 января 1969 года в городе Северске. Единственный ребенок в семье.

Учился в школе средне. Не потому, что способностей не было. Просто не видел особого смысла. Родители также не требовали оценок, понимая, что они не всегда показатель способностей и знаний ребенка. «Взялся за ум перед окон­чанием школы. Уже знал, куда собираюсь поступать, и осознал значимость ат­тестата для поступления. В результате большинство троек были успешно лик­видированы», — комментирует Вадим.

Семья поддерживала сына там, где речь шла о развитии его талантов. «Бабушка работала на складе. Она приносила мне масляные краски. В те времена достать их было не так уж просто, а у меня они были, причем в том количестве, что я не боялся экспериментировать». Те, кто видел картины Вадима Долинского вблизи, не могут не отметить, насколько щедро он накладывает на холст краску. И экспериментов не боится. Одной из особенностей его живописи является то, что даже сам автор не может повторить иногда своих приемов: так, как легла краска однажды, второй раз она уже не ляжет. На форуме, где художники собираются и обсуждают работы друг друга, довольно часто ведутся дискуссии о том, как же все-таки можно повто­рить те или иные ходы, или, как называет их сам Вадим, «фишки».

Параллельно обязательному среднему образованию Вадим посещал Северскую художественную школу. И своих педагогов вспоминает с большой благо­дарностью. Особенно Алексееву Галину Евгеньевну и Бородину Надежду Рома­новну, которая вела историю искусств. «Было у нее такое задание. Она давала ученику маленький фрагмент репродукции картины, и тот должен был угадать автора и произведение. Например, дают тебе изображение мизинчика Моны Лизы... Я до сих пор могу по маленькому фрагменту узнать целое». И дальнейшая страница биографии — обычная. Служба в ракетных войсках (была в целом по стране такая тенденция: в ракетные войска призывали жите­лей закрытых городов). Службу проходил в Ужуре (Хакасия). На вопрос, слож­но ли было служить, Вадим смеется: «Я же художником был. Хотя не могу ска­зать, что уж совсем не видел настоящей службы, все бывало. И по четыре ночи без сна, и физические нагрузки».

«Отмазывать от армии меня тоже никто бы не стал, — продолжает свой рассказ Вадим. — Вообще, насколько я понимаю, никому из мужчин закос от армии не шел на пользу. Боязнь трудностей, она остается и позднее. Не полу­чилось из них людей.»

— Профессию я получал в Кемеровском художественном училище, — продолжает Вадим. — В отличие от Красноярска, где кадровый состав пре­подавателей держится какого-то единого течения, в Кемерове было больше разнообразия, но, в то же время — больше зависимости от того, к кому ты по­падешь. «Наверное, я был довольно трудным учеником, — смеется Вадим. — Не очень-то любил своих учителей. Но теперь мои собственные ученики в Се-верском лицее мне мстят за мое отношение к старшим.»

Кроме тех преподавателей, которые были официальными наставниками Ва­дима, были и учителя неявные. С особой благодарностью Вадим вспоминает об Александре Мокееве. Этот очень большой, очень сильный и добродушный человек писал маленькие акварельки тоненькими кисточками. «Он очаровал меня своим видением цвета. Открыл совершенно другую живопись. Это был лучший колорист в Кемерове», — говорит Вадим.

Именно в этот период Вадим начинает внимательно относиться к цвету в своих картинах. Именно Мокеев оказал на Вадима Долинского самое сильное влияние в период его студенчества.

В художественном училище Вадим учился хорошо, единственный получал повышенную стипендию, хотя состав студентов был очень сильным.

Но оценки — оценками, а жизнь — жизнью.

А что такое жизнь художника и поэта? Биографические факты, воспоми­нания о друзьях, встречах, бытовых дрязгах? Или все же творчество? Судя по тому, какой ход принимает наша беседа, все же Вадим Долинский проявляется больше в своих работах, живописных и поэтических.

По нехоженым дорогам

Мы бредем под небесами.

Разве тем обидим Бога,

Что творцами стали сами?

 

Во время работы над очерком у нас возникла мысль о ненужности всех биографических справок и возможности рассказать о Вадиме Долинском его же стихами, которые не только позволяют заглянуть к нему в душу, но и самым недвусмысленным образом повествуют о его судьбе. Память об одной странице жизни осталась в стихах:

Хорошее дело

Не назовут браком,

А на моем браке точно

Не поставить

Знака качества,

Оттого — зло, как злак,

Сеется на нервной почве.

Жизнь становится короче

Потому, что кажется очень

И очень длинной.

 

И еще:

По мне, нет ничего

Прекраснее майского дня

И сына, похожего на меня,

Щекочущего прутиком

Недра огня,

Как будто мое сердце...

И, обретая счастье

Второго детства,

Я возвожу себя в ранг любимого

Знамением слезы —

Как будто дыма.

Бывает, что в личной жизни художника происходят события, которые явля­ются поворотными. Так в жизнь Вадима вошла Татьяна.

Очевидно — с появлением Татьяны его работы стали другими. Не зря же друзья называют жену Вадима его музой. Так жизнь и творчество проникают друг в друга, влияют друг на друга, зависят друг от друга. Но биографию легко можно пересказать, просто перечислив все основные события, творчество же — явление, которое трудно описать в очерке.

Вдохновение — сложная вещь. Бывают периоды, когда Вадим успевает за два часа сделать две картины. Он вообще работает удивительно быстро. Два-три дня — это уже много. «Когда над картиной трудишься долго, исчезает по­лет, поэзия. Я вижу только свои пот и труды, радость, легкость исчезает.»

«Может быть, у человека очень хорошая техника, но поэзии в картинах нет», — замечает Вадим.

Но пусть скорость, с которой работает Вадим Долинский, и легкость его кар­тин никого не вводят в заблуждение. За те часы он выкладывается весь. Каждая картина — это сгорание художника и возрождение его из пепла.

Иногда кажется, что картина совсем испорчена, и это после того труда, не­рвов, не говоря уже о килограммах краски, которые на нее потрачены.

«Я не машина, — говорит Вадим. — И во многом работаю интуитивно. Разумеется, невозможно заранее просчитать все ходы, быть стопроцентно уве­ренным в том, что вышедшая из-под твоей кисти работа будет удачной. Может, конечно, это непрофессионально, но неужели просчитанность есть профес­сионализм?»

Некоторые считают, что в работах Вадима Долинского не хватает формы, четкости, логики. Причем не только в живописи, но и в стихах. Но поэт и не должен быть хорошим аналитиком, он, скорее, мыслит образами и метафора­ми. Как и художник.

Вадим как-то говорил, что часто бывает, когда он пишет картины, то не мо­жет писать стихи. Однако такое бывает далеко не всегда. Так, например, одно из его полотен — «Тайная вечеря» — имеет скрытый образ цветка. Апостолы сидят вокруг круглого стола, словно лепестки цветка, и такой же цветок дер­жит в руках Христос. И в это же время Вадим пишет стихотворение «Тайная вечеря».

Я начал жизнь с осеннего листа.

Пролился дождь, как призрачная ода,

И вот брожу я в возрасте Христа,

По будней сумеречным водам.

Хоть вечность впереди, но времени

в обрез.

Повсюду пир с приправой катастрофы...

И я несу свой одинокий крест

На чью-то грудь, что так похожа

на Голгофу.

Очень интересно проследить, как меняется восприятие веры у Вадима.

«В свое время в армии нас построили и сказали: «Верующие направо, нарко­маны — налево». Вадим остался на месте. В то время верующие люди казались ему странными, «не от мира сего». Но по мере взросления приходят и мысли о душе, о том, что будет после смерти человека, о том, как надо жить здесь и сейчас.

В творчестве Вадима прослеживается несколько периодов. Ранний интерес к христианству сменяется интересом к язычеству. В этот период Вадим читал научные книги по культуре славян до крещения Руси и шаманизму народов Сибири. Его картины обладают необычайной силой и выразительностью.

«Я с уважением отношусь к язычникам, как, впрочем, и к представителям любой другой веры», — говорит Вадим.

Но последнее время в его работах все чаще и чаще прослеживаются христи­анские, православные сюжеты и мотивы. Некоторые удивительно похожи на иконы.

Кстати, использование традиций русской иконописи в живописи, по словам духовного отца художника, дело не грешное. А работ такого плана у Вадима немало. Особенно среди них выделяется картина с использованием мотивов иконы Святой Троицы кисти Андрея Рублева.

Вадим Долинский охотно пробует новые техники, материалы. «Когда только что появились акриловые краски, я их купил. Новое всегда надо пробовать,

хотя, возможно, все обернется затраченными деньгами, а материал тебе не понравится. Но иногда советуют купить что-нибудь с блестками или стразик прилепить, чтобы было «гламурнее». Но красота и гламур — разные вещи. Надо понимать, где кончается гармония и начинается дурной вкус, — замечает Вадим. — Я сейчас активно общаюсь с художниками со всего света. Большое спасибо тому, кто изобрел Интернет. И мы часто спорим. И я считаю, что все, что против традиций, — против Бога. Даже у альтернативных школ есть свои традиции.»

И в его творчестве новаторство сочетается со следованием традициям. Так же гармонично, как в характере желание независимости, самодостаточность — с уважением к мастерам и наставникам.

— Можешь ли ты назвать наиболее значимые имена и направления в живо­писи, поэзии и музыке? — спрашиваем мы.

—  В живописи: Николай Иосифович Рыбаков, Александр Геннадьевич По-здеев, красноярский художник; из классиков Василий Иванович Суриков, — перечисляет Вадим. — В поэзии — разумеется, Иосиф Бродский, а первой лю­бовью был Пастернак, именно его стихи я впервые попытался спеть. Раньше было влияние матери: именно она открыла для меня Федерико Гарсия Лорку. Он ведь тоже был художник и поэт. А вот с музыкой сложнее. Никаких четких приоритетов нет. Ну, наверное, дядя Кашин. Я могу писать под него. И мне ни­когда не тяжело его слушать. Последнее время с удовольствием слушаю джаз. Под него очень хорошо писать акрилом. Можно даже пританцовывать, пока работаешь.

— Художник может расти до тех пор, пока рука держит кисть, — завершает свое интервью Вадим Долинский. Взрослый человек, способный посмотреть на мир с детским удивлением. Не боящийся экспериментов. Умеющий и желаю­щий учиться.

Творец...

Мареева Л., Назаренко Т.

Из книги: Излучение памяти. Северск: годы и люди: книга очерков/ [ред.-сост. О. А. Кочеткова]. - Томск: Издательство научно-технической литературы, 2009. - С. 175-183.

Выключить

Муниципальное бюджетное учреждение

"Центральная городская библиотека"

Размер шрифта:
А А А
Изображения:
ВКЛ ВЫКЛ
Цвета:
A A A