МБУ «Центральная городская библиотека»

 - иногда напевает, глядя на свой "иконостас" (фотографии в рамочках и без, развешанные над письменным столом). Вот он еще совсем молодой, взгляд целеустремленный, горящий, дерзкий, вот с женой Сашей, счастливый и жизнерадостный, вот со внучей Светочкой, светом в его окошке, вот он сам, но с гитарой... Фотографий много, на них он глядит частенько. И не потому, что собой любуется (хотя и не велик грех-то был бы - точь-в-точь герой тех советских фильмов, который и на производстве в передовиках, и в самодеятельности участвует не ради галочки, а для собственного удовольствия, и в жизни личной без вывертов-изъянов). А потому глядит, что заряжают эти пятнышки из прошлого оптимизмом, хотя и поныне его жизнелюбию и неравнодушию многие завидуют.

"Мишка, Мишка, где твоя улыбка...", - иногда не поет, а говорит он, глядя в зеркало, что в прихожей, удивляясь, что уже столько лет отмахали "ходики" его жизни. Хотя улыбка-то у него и поныне на зависть - во все 32 крепеньких, белехоньких да ровнехоньких зуба (что вы, не пластмассовые и не металл керамические, а свои собственные). Не улыбается лишь, когда здо­ровье барахлит, случается сейчас такое.

А во вторник, 21 ноября, аккурат в Михай­лов день, Михаил Михайлович Карбышев отметил свое 78-е рождение. Он бы и рад не отмечать - к чему годины лишние, опять же сердце накануне прихватило, да где уж там. С раннего утра телефон надрывается - из Америки сын с поздравлениями спешит, из Иванова семья художников помнит Михал Михалыча, из Томска писательская организация не забыла, из Новосибирска, Искитима звонили работники культуры, что вместе колесили по области, создавая хоры, а вот на СХК его помнят и знают как аппаратчика, что 25 лет отдал производству, все же остальные северчане от мала до велика знают и любят его как поэта. Вот и поздравляют от души.

Гостям Михаил Михайлович всегда не­сказанно рад. И что греха таить, с ним мно­гие не прочь общаться хоть целый день -забываешь про бешеный ритм жизни, на­чинаешь обращать внимание на такие "ме­лочи", как листья, снег, настроение прохо­жих, красота заката. Нет, он не будет тя­нуть за рукав, насильно переключая вас с общего на частное, он просто прочитает свое новое стихотворение (где каждое слово сочно, ярко, живо), он споет песню (лирич­ную, берущую за душу, либо наоборот - ра­зудалую, что взбудоражит кровь), он пока­жет свою "картинку", как он говорит. Если весна, то она у него "мокренькая", где все оживает и оттаивает, блестит капелью и ру­чейками на неброском еще солнышке, если жена Александра Савельевна на портрете, то серьезная, но одновременно нежно лю­бящая, что сквозит во взоре (кстати, там она в белом халате, что и сейчас случается не­редко на работе, в больнице, дома - отха­живает от недугов своего суженого).

Что бы ни делал Михаил Михайлович, то обязательно с душой. Неугомонный. Он и по сей день считает себя не пенсионером, а работающим человеком. И это сущая правда. Он трудится не покладая рук: в про­стенькой механической печатной машин­ке всегда заряжен чистый лист - то книгу готовит к изданию, то новое стихотворение поздно вечером написалось, то для газеты подборку компонует. Трудится, ни минуты не давая отдыхать голове. Мысли, идеи так и колобродят у него, то прошлое разбудится и выльется в таких словах, понятых, но невесть почему нами забытых, но оказыва­ется вполне родных, народных, то настоя­щее он повернет совсем иным боком, до­селе нами неведомым.

Искушенные северчане уже читали карбышевские и поэмы о родном городе и о Томске, и "Десятовские были", и ныне ди­ковинные венки сонетов. Но всем без ис­ключения сразу приходятся по сердцу его самые милые, простые, но такие многозначительные "стишонки" (так он сам  называет стихи, не из кокетства, а по любви при­меряя это слово к незамысловатой форме).

Михаил Михайлович не любит, когда го­ворят: "Сочинил стихотворение". Его нельзя сочинить, придумать, считает он. Стихи рождаются. А для этого их надо выносить, прочувствовать, прожить. Знаете, это он доказал, быть может, и не ставя себе такой цели. Карбышев начал писать стихи в 50 с гаком лет. Потребность вдруг такая возник­ла. Его первая публикация была в ноябре 1979 г. в "Современнике".

Тогда, на встрече с Михалковым, масти­тые писатели все недоумевали: «Да неуже­ли вам неохота было писать, неужели и не_ пробовали, как такое могло случиться?» На что Карбышев отвечал: "Да не только не писал, но и не читал стихов!" Сей феномен, похоже, точно раскусил критик ЮЛ. Прокушев: "Вы понять-то можете или нет, что хватало ему средств выразить себя в другом? А начал писать стихи - и слава богу!" На том и порешили.

Каков он в стихах? Да такой же, как и в жизни. Прочитайте, почувствуйте - поймете. А как до того себя выражал? Почему раньше не прорвало, из чего зрела тяга к литературе? Судите сами.

Писателей, конечно, в роду Карбышевых не было. Да и откуда им было взяться в селе Десятово? Так, простая крестьянская семья. Однако детство М. М. Карбышев помнит хо­рошо. Однажды поехали они с отцом в со­седнюю деревню. Увидел там маленький Михаиле балалайку, диковинный инстру­мент. Мужик же играл на ней виртуозно. Запала в душу 9-летнему пацану та игра, ведь у них в Десятово, окромя двух гармоник, ни­чего и не было. Отец, видя такое дело, бала­лайку-то купил. Но дома она оказалась "глу­хой" - играть-то никто не умел. А потому мальчонка и ходил через кедрач, заросли, тропинки за шесть километров до деревни Остальцово учиться к тому мужику.

Позже в "дому" появилась гитара. Тогда люди тоже платили налоги. Только где де­нег в деревне взять? Нагрузили родители воз картошки и послали 12 и 13-летних пацанят (Михаила с братом) в Шегарку продать ее, чтобы выручить деньжат. Время холодное, промозглое, полузима-полуосень. Продали картошку мальцы, зашли в магазин погреть­ся, на стене гитара висит. Переглянулись, поняли друг друга без слов: "Купим!" На­крыли гитару дохой, что картошке мерз­нуть не давала, привезли домой, радостные матери - гляди. Она чуть в обморок не упа­ла: "Отец же убьет вас!" С дороги размори­ло, уснули ребятишки. Отец пришел, мол да­вай деньги скорее, мать, не то сельсовет закроют, мы в должниках останемся. А она ему: "Вон твои деньги, на стене висят!" Отец: "Я им головы разломаю". А что толку-то тогда: ни голов, ни гитары...

А потом появилась гармошка.

Ко всему прочему очень хотелось Миха­илу рисовать. Углем да кусочками белой глины им были изрисованы все стены, все заборы. Что рисовал? Да то, что вокруг ви­дел (и людей, и зверей, и природу), да что воображение подсказывало. Никто парня не останавливал.

Но случилась война. Конечно, ребят, что 10-летку окончили, сразу "под гребенку" всех вымели, на фронт отправили. Из того огромного "табуна", что ехал на фронт, лишь Михаил Карбышев да Александр Ко­шель вернулись. Саша на "катюшу" попал, а Михаил - в пехоту-матушку (как он гово­рит: царицу всех родов войск). Тяжело, но в минуты отдыха, конечно, пели, гитара была рядом. В 1943-м Карбышев ранение тяже­лое получил в шею, помотало его по больницам-госпиталям, не появись тогда пени­циллин, неизвестно еще каков бы он был (язвы, болячки, раны тогда воспалились-по­чернели), но чудо-лекарство эта плесень - все приглушила. Правда, на фронт больше М. Карбышев не попал.

После войны, как только "встал немного на дыбки", отправился в Новосибирск. Учиться. И куда бы вы думали? В музыкаль­ное училище (а тогда - студия). В клубах в ту пору не было специалистов, время-то ка­кое. Так студентов, начиная со второго кур­са, распределили по ближайшим деревням-поселкам (куда на поезде либо машине доб­раться можно было) и отправили в свобод­ное от учебы время работать в клубах. Кар­бышеву достался Искитим, Дом культуры ЛПК. Ремесленники (учащиеся из училища) и стали самыми активными хористами под руководством Михаила. А через год этот хор стал победителем областного конкур­са. Тогда сняли их на кинопленку, "крути­ли" по всей области.

После учебы на дирижерско-хоровом от­делении М.М. Карбышева распределили в с. Кожевниково. Здесь приходилось руководить и драматической студией, и чтецами зани­маться, и, конечно, хор организовывать. К тому времени женился молодой специалист, сынишка у него подрастал. И по-прежнему хотелось Карбышеву рисовать. Вот и рисо­вал. Довелось в это время увидеть его рабо­ты Виктору Лагуне, что приехал в село пос­ле учебы в Палехском художественном учи­лище. Заинтересовался Виктор, стал убеж­дать Михаила продолжить образование.

Сборы были недолгими (ни вещей, ни ме­бели), с женой, сынишкой, прихватив чемо­данчик, отправился М. Карбышев в Иваново, в Палех. Поступил. Но учебой не ограничил­ся и здесь: стипендия маленькая, а человек-то семейный. В школе уроки музыки вел, в Доме культуры - хор, в училище тоже худо­жественную самодеятельность поднимал. Плюс нагрузки огромные в учебе. Здоровье стало сдавать. После третьего курса при­шлось вернуться домой, но не на шею к отцу.

Вот так всю жизнь среди людей, для лю­дей, восхищаясь и красотой окружающего мира, и талантами простых односельчан. Причем не созерцательно, а деятельно, ис­тово пропуская через себя любое событие.

О северской биографии М.М. Карбыше­ва вам известно: в небольшом городе его жизнь как на ладони. Но именно в Северске пришла новая "охота" - писать. О том, что любит, чувствует, знает, что пережито, причем не отказываясь, не отрекаясь от прежних увлечений. Все это настолько пе­реплелось, органично связано с прошлым, настоящим, будущим.

Вот на днях ушла Александра Савельевна бюллетень закрывать. Михаил Михайлович остался дома, взгляд упал в угол, и вдруг мысль: гитара в кресле, как гостья.

"Устроившись в кресле, молчит гитара,

На главный мой праздник явилась ко мне.

Ну, спой же романс ради дружбы старой,

Кричи во все горло, не стой в стороне!

Давай на два голоса, как когда-то

Под боком у самой жестокой войны,

Где музыка тоже была солдатом

И на защите стояла страны,

И пулеметы строчили по нотам,

И пушки звучали как контрабасы.

Но тут между Доном и Волгой пехота

С гитарой свои коротала часы.

Кларнеты и флейты и дробь барабана

Смолкали, когда возникал твой напев,

Быстрей заживали солдатские раны,

На время смолкала война, присмирев.

"Милая, ты услышь меня", -

На весь фронт лилась песня старая.

На весь фронт лилась песня старая -

Под огнем стоял я с гитарою..."

У Сличенко - под окном, у Карбышева – под огнем. Так и было. Как было и другое.

"Мой щипковый земной инструмент,

Ах, гитара, прости, что невольно

Не купил в твои косы я лент,

Ни за что защипал тебя больно.

Ты красива, стройна и неясна

В своем гордом величии властном,

Ты подолгу молчишь, как жена,

То поешь, как любовница, страстно.

Семь серебряных речек текут,

Водопадом они ниспадают.

Я не знаю, где ж реки начало берут,

Только знаю, что мне в сердце впадают.

Обниму я твой девичий стан,

Положу тебе руку на талию,

Может, Пушкин вот так обнимал

На балу Гончарову Наталию.

Ах, гитара, о счастье споем

И о горе с тобой забудем.

Я пою соловьем

В семиречье твоем

И дарю эту песню я людям.

Догорает костер, хорошо на душе,

Прислонилась гитара к камням.

И не зря говорят:

"С милой рай в шалаше,

А шалаш тот - земля во вселенной!"

Такое не придумаешь. Это пережить и выносить надо. Как не сочинены стихи "Отец жалел коня", "Моя деревня", "Мате­ринский хлеб" - все это его жизнь, его Десятово.

Недавно, услышав по телевидению ком­ментарий о выборах Гора в президенты Америки, мол, не голосует за него родной штат, так как не бывал кандидат на родине лет 15, Михаил Михайлович рассмеялся: "А ведь доведись мне в Десятого баллотиро­ваться, так меня тоже прокатили бы!" Дав­но он не ездит в родное село, и не потому что забыл, зазнался, а потому что помнит. Когда ездил хоронить с отцом дядю Илью, не узнал села Михаил Михайлович - все здесь теперь по-другому, разбито-разграб­лено. Церковь спихнули, гору разрушили, кедрача нет, речка засыпана, на месте пру­да - дорога, вместо улицы Зеленой - грязь непролазная. Больно глядеть на это, в серд­це живет другое село, люди другие:

"Моя деревня в сто домов

У кедрача стоит,

Моя деревня в сто дымов

Уж 200 лет дымит,

Клянет весною комаров,

Под осень - мошкару,

Моя деревня в сто дворов

Стоит в глухом бору".

А теперь во всей деревне не тренькнет ни балалайка, ни одной гармошки не пискнет... А может, и не "прокатили бы" Карбышева, ведь он, по сути, любит свою родину как никто другой, он хранит и оберегает Десятово как умеет.

Однажды на творческой встрече Михаи­ла Михайловича спросили: "В кого у него все таланты?" "Да ни в кого! Отец - кресть­янин, мать - домохозяйка".., и пошел с края сцены к своему столику. И тут его осенило: мать родила, а бабка Носиха (повитуха, что оживила почерневшего, недышащего ре­бенка, отхлопав его, испугав его стуком скалки в заслонку, заставившая его "завякать") подарила целый мир. "Вот с тех пор и вякаю!" - пошутил Михаил Михайлович. И играет, и поет, и рисует, и пишет прозу, сти­хи, песни... Внучка Светланка, третьекласс­ница, как никто другой понимает деда. Они могут часами по телефону читать друг дру­гу стихи - и чужие, и собственные. Они вме­сте иллюстрируют свои произведения. Кста­ти, недавно дед признался, что Света луч­ше нарисовала воробья (ее, декорирован­ный, теперь хранится у деда в папке, а сво­его Михаил Михайлович изъял). Свете-то есть что сказать на вопрос: "Откуда у 10-летнего ребенка такая тяга писать стихи, рисовать не как все дети - фломастером, да красками, а перышком?.." Союз дедуш­ки и внучки крепнет. Жизнь прекрасна и уди­вительна в любом возрасте, они это дока­зывают.

Яковлева И.

//Диалог. – 2000. – 24 нояб. – С. 12.