Бездонный колодец
С Михаилом Карбышевым я познакомился много лет назад. Было сибирское лето, и над Керепетью неслись звуки баяна, черемуха роняла белоснежные лепестки в темную гладь реки, в которой отражалась луна.
На танцплощадке кружились скромно одетые пары. Веселый, чубатый человек вел вечер, рассыпал шутки, как луговые цветы. Затевал веселые игры. Брал в руки баян, и пальцы его легко бежали по клавишам. И он пел. Как пел! Девчата просили:
- Миша! Гитару!
Приносили из клуба гитару, и он пел под гитару. Песни были веселые, задорные, русские. Множество частушек.
- Кто это? - спросил я брата Юрия, который тогда был директором клуба шпалозавода.
- Самородок! - серьезно ответил брат. - Один целой филармонии стоит. Посчастливилось мне найти такого парня. Молодой? Он на фронте был, тяжелое ранение перенес. Выглядит юным? Крепкий деревенский парень... Он может все...
После я убедился, что Юрий ничуть не преувеличивал. Миша мог все. Хоть афишу написать, хоть спеть, хоть сплясать. И к людям имел подход, его любили, балагура, весельчака, красивого, русского парня.
Он никогда не унывал. Он вовлек в художественную самодеятельность даже техничек клуба и сторожа-пьяницу, который, как выяснилось, мастерски владел балалайкой. Не просто играл, но мог играть, заложив балалайку за спину или жонглируя ею. Неряху-сторожа одели в расшитую русскую рубаху, блестящие шаровары, хромовые сапоги. Он срывал долгие, продолжительные аплодисменты, гордился этим, стал меньше пить...
Я знал, что Миша сам сочиняет многие сценки, которые тогда исполнялись самодеятельными артистами шпалозавода, сам пишет злободневные куплеты, которые так хорошо воспринимала местная публика. И я удивлялся его разностороннему дарованию.
Потом я потерял его из вида, уехав из Томска.
Долго носило меня по стране, был на севере и юге. И нередко на какой-нибудь танцплощадке или на каком-нибудь концерте невольно вспоминал я Томск, вечернюю Керепеть с белыми лепестками черемухи на воде.
Да разве этот конферансье шутит? Он натужно выдавливает из себя свои древние хохмы. Разве этот баянист играет? Заслуженный? Республики? Да он же урок отрабатывает! И публику он презирает. И я невольно вспоминал Мишу. Думалось о несправедливости. Иногда человек, которому не дано способностей, как-то пробивается в артисты, даже звания получает, а способный где-то живет в своей Тмутаракани, в глуши, в безвестности.
После многих странствий вернулся я в Томск в восьмидесятые годы, стал захаживать в местную писательскую организацию. Были у меня уже публикации, книжки, вскоре меня приняли в Союз писателей СССР.
Нашей областной писательской организацией руководил тогда Владимир Анисимович Колыхалов.
Однажды в Томске состоялся семинар молодых авторов с приглашением на него столичных мэтров. Знаменитые поэты обсуждали рукописи молодых авторов, давали советы, рекомендации, кому-то и публикации пообещали.
В программе пребывания москвичей в Томске были и выступления знаменитостей перед томской публикой. Одно из выступлений состоялось в клубе СХК.
Владимир Анисимович Колыхалов вернулся оттуда взволнованный.
- Понимаешь? - говорил он мне - Выступаем мы в клубе комбината, а кто-то там из рядов выкрикнул, дескать, у нас есть и свой поэт. Мы попросили этого поэта подняться на сцену. Вышел мужичок да прочел такие стихи, что у нас челюсти поотвисали. И техника, брат, и чувство! Откуда что взялось? Рабочий ведь! И вот...
Я спросил, как зовут рабочего-поэта.
- Михаил Карбышев, - ответил мне Колыхалов.
И я подумал, что истинный талант рано или поздно все равно откроется. Не нужно ему толкаться, пробиваться, чем-то жертвовать, чем-то торговать: собой, совестью ли своей.
Рано или поздно...
Лучше бы, конечно, рано...
Руководители томской писательской организации после такой встречи отправили стихи Карбышева в столичный журнал "Наш современник", и вскоре там вышла большая подборка стихов талантливого сибиряка. О них хорошо отозвались такие известные писатели, как Виктор Боков, Петр Проскурин, Геннадий Семенихин, это окрылило Карбышева, позволило ему выйти на новые этапы в творчестве.
На стихи Карбышева писали песни известные композиторы, такие, как Владимир Федорович Лавриненко. Это было содружество двух народных талантов. Сочинял музыку сам Карбышев. И сам же исполнял собственные песни.
Михаил Карбышев объездил с гитарой всю нашу область. Да и немало соседних. И везде люди встречали его с радостью. Они узнавали свои корни и истоки в творчестве этого поэта и исполнителя. Ибо, в конечном счете - все мы родом из деревни. Иногда концерт Карбышева затягивался до трех часов! И никто не уходил, никому не было скучно. Карбышев и стихи читал, и пел, и плясал, и демонстрировал выполненные им картины и портреты. Он владеет совершенно особенной техникой "живописи" по дереву. И я не берусь эту технику описывать. Для меня это слишком сложно. Скажу только, что портрет Есенина, сделанный Карбышевым, олицетворяет для меня русскую душу: нежную, буйную, широкую и добрую.
Михаил сам украшает свои гитары, сам их ремонтирует. А они нередко выходят из строя в поездках. Одну из гитар, например, раздавили в переполненном автобусе, когда Миша возвращался с очередного выступления.
А между тем в разных издательствах страны стали выходить книги Карбышева. Одна другой интереснее и талантливее. Названия книг говорят сами за себя: "Характеры", "Раздумья о земле", "Деревянный ковшик", "Кухтеринские вертепы", "Свет мой женщина".
Обо всем на свете Карбышев пишет просто и трогательно, но о женщинах особенно, пишет он о них возвышенно, целомудренно и взволнованно.
А какие поэмы о деревне, о ее жителях он написал! Какая лукавая мудрость живет в них! Скажем, читая стихи о нечистой силе, невольно улыбнешься, понимая, насколько она наивна и простовата перед нынешними последствиями технического прогресса. И ностальгия по первозданной чистоте мира невольно охватит и позовет сохранять обряды старины, защищать нравственность, которая так присуща всегда была всякому русскому человеку.
Михаил Михайлович не любит говорить о фронте, где он получил тяжелейшее ранение. И никогда не говорит о тех подонках, которые уже в наше время ни за что, ни про что избили бывшего фронтовика, пожилого уже и недужного человека. Не будем и мы об этом. Просто нельзя понять, как рука поднялась? На кого поднялась? Сколько поэм и песен убила?
Но жизнь его, несмотря ни на что, можно назвать счастливой. Талант его все-таки открылся, хотя, может быть, так до сих пор, и не оценен до конца и по достоинству. Сделал он много, хочется надеяться, что успеет и еще немало. Семьдесят пять - дата, конечно, серьезная. Но поэта и художника держит на земле его искусство. Это мощная опора в жизни. А Карбышев сейчас - в самом расцвете своего дарования, хочется пожелать ему успеть еще многое, многое.
Рис. В.Марьин.
Б. Климычев
//Северский меридиан.– 1998.- № 1.– С. 31-32.
