МБУ «Центральная городская библиотека»

Когда мы, великой войны не нюхавшие, но много о ней слышавшие, об этой войне начинаем рассуждать, то невольно представляем себе определенную цепочку штампов - ретроспекций. Усвоенное в школе, прочитанное в книгах, подсмотренное в фильмах... В любом случае, откуда бы мы не черпали свои знания о Великой Отечественной войне, советская эпоха, ввинченная в нас штопором пропаганды, да и сама жизненная логика бытия никогда не позволят понять до конца - как это было на самом деле. А между тем для самих участников великой войны это был просто определенный период жизни: трудный, ужасный, веселый, голодный, болезненный, нелепый, счастливый - когда какой... И историю свою они мерят не войной - от начала до победы, а всей своей памятью - от рождения и по сей день.

Ивана Петровича Хлуднева угораздило родиться в семье кулака. Хуже того - двух кулаков. Оба деда его еще в начале XX века приехали на Алтай в село Ново-Игловка из центральных российских губерний, один с Рязанщины, второй - из-под Воронежа. Приехали, а там - батюшки светы (!) - чернозем по полтора метра в глубину, работай - не хочу. А они хотели, и любили, и умели. А всякий, кто на такой земле трудился, просто не мог не стать кулаком или, говоря языком нормальных людей, работя­щим и зажиточным мужиком.

Сам Иван Петрович, тогда еще просто маленький Ванюша, родил­ся 26 ноября 1924 года, как раз во времена нэпа. Урожаи тогда были отменные, пшеницы земля родила столько, что цена хлеба упала до сорока копеек за пуд. Оказалось, что дед Ванюши не просто работящий, а еще и смекалистый: оценив конъюнктуру рынка, он стал сеять хлеба только чуть-чуть - чтоб большая семья была сыта, а остальные свои земли засеял овсом. Овса тогда в Сибири сеяли не очень много, а в Новосибирске стояла крупная кавалерийская воинская часть, -  государство уже тогда денег на свою армию не жалело, вот и сда­вал дед овес за приличные деньги. Правда, чтобы овес и другой урожай вырастить, вся семья от мала до велика без устали трудилась в поле. И маленький Иван - сколько себя помнит-тоже.

Из воспоминаний И.П. Хлуднева:

«Работу начинали ни свет ни заря. Мне спать хочется, я на спине у лошади пригреюсь, обниму ее да сплю себе спокойно. Лошадь-то умная: сама ходит борозда в борозду, ей и помыкать не надо. А я, бывало, во сне сползу с нее, упаду на теплую землю и сплю себе дальше под лошадиными ногами. Бабы увидят, кричат, мать бежит, лошадь мальца затопчет! А лошадь стоит смирно, она же умная - видит, что я под ногами лежу, вот и ждет, когда меня обратно ей на спину посадят. А еще помню, как хлеб в скирды собирали. Косилка отваливает колосья в сторону, а мы идем следом, земле кланяемся, охапками хлеб сгребаем, а они колючие да с сорняками - жуть! Ве­чером домой придем - руки, ноги так и горят! - мажем их маслом, чтоб не зудели».

Вот так и трудились всей семьей. К началу тридцатых, когда колхозы начались, у деда было восемнадцать лошадей, да инвентаря сельско­хозяйственного в достатке, да дом -  полная чаша. Ясное дело - кулак. Все отобрали в колхоз, а деда по­садили. Но через год освободили, так как он жалобу Сталину написал: мол, какой же я кулак, если без батраков работал, своей семьей? А отец Ивана, Петр Хлуднев (его личное хозяйство поскромнее было) все от греха в колхоз сдал: скот домашний, двух лошадей, сеялки, веялки... Его в середняки записали и трогать не стали. Правда, потом кто-то донес, что, дескать, Петр не сдал в колхоз ходок (легкую повозку), собирались арестовать, но отец Ивана в ту же ночь - руки в ноги, и сбежал.

Года через три отец вернулся. Из Алма-Аты. Он там, оказалось, в арте­ли пильщиков леса прижился...

Из воспоминаний И.П. Хлуднева:

«Казахи лес покупали, а пилить его не умели. Пилорам со­временных тогда еще не было. Вот они и нанимали пильщиков из Сибири да с Алтая. Наша-то семья каждую зиму заготовкой леса про­мышляла, рукастые мужики были... Отец себе уже тогда и паспорт где-то выправил (мы-то, в колхозе, без паспортов), забрал нас, посадил на подводу и повез. Чуть за околицу, а в лесу засада - деревенские акти­висты: куда это вы без паспортов из деревни? Часа три отец с ними спорил - не знаю, может, взятку дал, может, уговорил. В общем, отпустили нас с миром".

Потом была Алма-Ата, малярия, возвращение в родную деревню. Деда снова сажали и снова выпуска­ли, отец снова сбегал из-под ареста. Наконец в 1934 году семья перебра­лась из окончательно раскулаченной деревни в Томск и обосновалась на Черемошниках - благо и станция ря­дом, и порт - работы хватало. Только здесь, в возрасте девяти лет, уже повидавший жизнь Иван Хлуднев по­шел в первый класс. А когда закончил седьмой - началась война.

Из воспоминаний И.П. Хлуднева:

«Мы даже как-то и не поняли, что война началась. И без того забот хватало, да и война-то уже не первая была: то с япон­цами, то с финнами.Летом-то, когда германец попер, уж стали догадываться - что к чему. Я тем временем в восьмой класс по­шел, да только учеба уже другой совсем стала: немного уроков, а остальное - военная подготовка. А после восьмого класса вызвали меня в военкомат: отправляйся-ка ты, братец, в военное училище. - Как же? - спрашиваю, - мне же еще и восемнадцати нет? - А пока в училище учиться будешь, как раз и исполнится! Так вот и попал я в Асиновское пехотное училище средних коман­диров».

Но окончить училище Ивану было не суждено. В конце 1942 года на Волге, у стен Сталинграда, реша­лась судьба страны, и прожорливая машина войны требовала все новых и новых дивизий. Тогда в училище поступил приказ срочно сформиро­вать роту из лучших курсантов для отправки в Новосибирск. Туда же, в Новосибирск, стекались курсантские роты со всей Сибири и Северного Казахстана, там формировались новые полки и спешно отправлялись под Сталинград.

Из воспоминаний И.П. Хлуднева:

«Из Новосибирска нас отправляли несколькими эшелонами, я попал во второй. Выдали нам ватные штаны, телогрейки, вален­ки. Снабдили сухим пайком: в день на брата полагалось по три сухаря, по ложке сахара, ложке махорки и 200 грамм сухого бульонного концентрата. Ехали в теплушках - товарных вагонах, на больших станциях не останавливались, по­этому кипятка взять было негде: топили снег на маленькой "печке-буржуйке", которая, хоть и была раскалена добела, тепла давала мало - все в щели выдувало. В Пен­зе нам сообщили, что в Сталинград мы уже опоздали - Паулюс сдался. Позднее встретили своих друзей, что уехали первым эшелоном: они в Сталинград успели, а один даже получил легкое ранение, чем жутко гордился".

8 марта 1943 года эшелон Ивана Хлуднева прибыл в Смоленск. Пря­мо на перроне прозвучала команда: "Русские и сибиряки, в сторону!" Армии требовались самые надежные солдаты - соединения Центрального фронта готовились к отправке под Курск.

Время, проведенное под Кур­ском, Иван запомнил на всю жизнь: окопы, окопы и еще раз окопы. Подъем в 3 часа утра, раздача пай­ка (здесь вместо сухарей было по 700 грамм тяжелого, подгорелого хлеба), завтрак и рытье окопов. Окопы-ячейки, ходы сообщения, пулеметные окопы "гусиной ножкой", блиндажи... Ближе к полудню был обед: сваренный в кипятке горохо­вый порошок, слегка сдобренный зажаренным американским "ленд-лизовским" шпиком (хлеб съедали еще с утра). И снова окопы. Первый ряд окопов сменял второй, десятый, двадцатый. На ужин - тот же горох.

И отбой. Снились окопы. Снились брустверы. Кстати, о брустверах: уже потом кто-то из бывалых солдат подсказал, что бруствер лучше вы­кладывать не перед окопом, а позади него. "Немец-то из пулеметов по брустверу "садить" станет у вас над головами!" Немцы начали "садить" 5 июля. Соединение, в котором копал окопы командир отделения рядовой Хлуднев, находилось во втором эше­лоне обороны.

Из воспоминаний И.П. Хлуднева:

«К вечеру 5 июля немцы окончательно смяли боевые поряд­ки первого эшелона и вышли прямо к нам. Нас подняли по трево­ге еще утром, накормили, выдали сухой паек на три дня и по одному дополнительному магазину к ППШ, вдобавок к имеющимся у нас двум. На каждого, таким образом, полу­чилось по 213 патронов - менее чем на минуту непрерывной стрельбы. На роту(90 человек) дали еще ящик патронов, но мне не хватило. Вече­ром мы выдвинулись на отведен­ные нам позиции и ночью скрытно заняли их. Вот тут-то многие из нас вспомнили таких же, как мы, копальщиков окопов: "Какая су.. этот окоп рыла?!". Оказалось, что рыть окоп "для отчета командиру" и "для себя" - вещи совершенно разные. Пришлось за ночь срочно устранять недоделки».

А потом был ад. Ад, который не описать словами и не снять ни в каком кино. Используя свой послед­ний шанс переломить исход войны, немцы бросали на этот "окровавлен­ный стол" Курской битвы все свои "козырные карты", а наши "их" били одну за другой. Рядовой Хлуднев пробыл в этом аду всего (или целых?) два дня. Больше всего наших солдат в его роте гибло от минометного огня. Досталось и ему. В голову.

Из воспоминаний И.П. Хлуднева:

«До сих пор в ушах стоит этот звук. Дз-з-зм! И больше ни­чего не помню. Как потом оказалось, спасла меня каска. Осколок мины пробил ее слева по касательной, порвал пилотку и про­порол кость чуть выше виска почти до самого мозга. Еще бы один миллиметр левее, и всё - конец. Очнулся, когда меня перевязывал санитар. Спросили, дойду ли до медсанбата сам, сказал, что дойду. Иду кое-как, вокруг все грохочет, все в пыли и в дыму... А память-то у меня, оказывается, отшибло - ничего не помню. Кто-то подсказал – дошел».

Потом нашего героя и еще трех раненых на настоящей гражданской машине "скорой помощи" (на фронт было мобилизовано всё) отвезли в тыл, в госпиталь. Память отшибло настолько, что забыл даже домашний адрес - не знал, куда писать. Мать впоследствии жаловалась: "Месяц писем не было, думала, что убили". Потом вернулась память и вместе с ней возможность самостоятельно ходить. На правах легкораненого Иван Хлуднев даже съездил с фронта в Москву и обратно - помогал ухажи­вать за тяжелыми. А потом догонял свою часть, поскольку согласно при­казу Сталина гвардейцы имели право после ранения вернуться в свое под­разделение. Но немцы так быстро драпали до Днепра, адивизия нашего героя так быстро их преследовала, что догнать своих Иван Петрович так и не смог. Не смог, так как был "перехвачен"начальством из совсем другой части, где командир был из Новосибирска, а начальник штаба - из Томска. Узнав, что передними си­биряк, офицеры наотрез отказались отпускать его и взяли к себе. Вместе с новой частью рядовой Хлуднев дошел с боями до Киева (по которому гулял уже 5 ноября, несмотря на то, что официально столица Украины была освобождена только 6 ноября). По­том, тоже с боями, дошел до Буга.

Из воспоминаний И.П. Хлуднева:

«В Карпатах сопротивление немцев резко возросло. Иной раз одна маленькая рощица переходила из рук в руки по де­сять раз на дню. Тем не менее, мы упорно, шаг за шагом, отодвигали немцев на Запад. И вот тут-то и вспомнили обо мне мои сибирские отцы-командиры. Вызывают меня и еще одного сибиряка: пришла раз­нарядка отправить в лейтенантские училища, требуются молодые, об­разованные, с опытом боевых дей­ствий, не имеющие родственников на оккупированных территориях. Вы подходите, собирайтесь. И уже как бы от себя добавляют: "Может, живыми останетесь. Пока учиться будете - война, поди, закончится»

Как в воду глядели. В мае 1944-го прибыл рядовой Иван Хлуднев в Ульяновское минометное училище, а в мае 1945-го его окончил. Уже и офицерскую форму выдали, в погонах молоденькие лейтенантики красова­лись, на танцы бегали, приказа из Мо­сквы ждали. А приказ так и не вышел. Страна победила в великой войне, и ей больше не нужно было так много офицеров, тем более двадцатилет­них. Поэтому форму офицерскую у Хлуднева забрали, присвоили звание сержанта, а 2 февраля 1947 года и вовсе уволили в запас.

В марте того же года Иван Петро­вич прибыл на родину, в Томск, где и устроился работать поблизости от дома, в поселке Чекист, по строи­тельной части.

"Почтовый ящик", Томск-7, Северск - их строительству Иван Пе­трович Хлуднев отдал почти сорок лет своей жизни. Мирной жизни. Он и сейчас живет в нашем городе, но это уже совсем другая история.

Фото из архива И. П. Хлуднева. Ульяновск, 1946 год.

Маратов Р.

//Диалог.- 2008.- 2 мая.- С. 6.