МБУ «Центральная городская библиотека»

—   Норис Серафимовна! Мы хотели бы узнать о блокаде Ленинграда, когда и где Вы родились?

—   Сейчас мой родной город называется Санкт-Петербург, но мы называем по-старому: Ленинград. Название улицы и номер дома не скажу, все разбомбили. Я ездила, пыталась отыскать свой дом, но там уже ничего нашего нет, такой улицы уже даже в помине нет.

—     Сколько Вам было лет, когда началась блокада?

—   Мне было шесть лет, когда война началась. Была уже сознательной, помнила все.

—     Кто дал вам имя Норис, что оно означает?

—    Меня всю жизнь звали Нона, и когда я получала паспорт, то впервые узнала, что у меня в паспорте более полное имя. У меня в 17 лет нашелся отец, и я у него, конечно же, спросила. Он говорит: вот доведется увидеть фильм «Процесс о трех миллионах». Я посмотрела, нашла все-таки. Вот там была героиня Норис, а домашнее имя было Нона. В детдоме мне никто не говорил, что меня зовут Норис.

—     Чем занимались Ваши родители до войны?

—    Родители были железнодорожниками, отца призвали в армию, воевал. Но о том, что он жив, я не знала, потому что все на моих глазах умерли. Я жила, вообще, у родителей отца: бабушки и дедушки. С мамой мало жила. У мамы была другая семья. Я, наверное, все не имею право даже рассказать, потому что есть такие вещи, которые рассказывать не надо.

—     А чем можете поделиться?

—    Конечно, страшно было: голод, бомбежки. Район, в котором жили мы с бабушкой, бомбили меньше, потому что это была окраина. Когда умерла бабушка, а вслед за ней и дедушка, меня отправили к маме. Страшно было. Спали одетые в пальто, в валенках, голод был страшный. Помню, как бабушка лежала, а ко мне приставили девицу молодую лет 18-ти, чтобы она мне помогла. За карточками надо идти, стоять в очереди долго. И вот карточки получили, помню, что я в передничек их положила. Бабушка мне наказывала: «Держи крепко, никому не отдавай». Шли, шли с этой девицей по дороге, она говорит: «Дай карточки, ты их потеряешь». Я говорю: «Нет, не потеряю». Крепко держала, держала. А она все просит и просит их отдать. Воспитанность не позволила взрослому человеку отказать, я отдала ей эти карточки. И помню, до угла дошли, и она говорит: «Ты постой тут, я сейчас в туалет схожу». И я до вечера простояла.

—     Никто так и не пришел?

—     Нет, конечно. Карточки нужны были, ведь продукты только по ним можно было получить. Вот после этого все уже, голод был. Меня отправили к маме, не помню, как меня туда везли. Там же была моя трехлетняя сестренка, но у нас разные отцы, и еще был годовалый ребеночек, так в год на руках у меня и умер. Сестра маленькая была, многого не понимала, ползала по маме, а мама уже была неподвижная, распухшая от голода. Жили мы в коммунальной квартире, с соседями. Однажды смотрю: соседка варит нашу чечевицу. Себе забирает отваренную чечевицу, а нам отдает отвар от нее. Мама ничем помочь не может, и мы промолчали. А потом, когда мама умерла, нас с сестрой отправили в детдом. А все подробности домашней жизни в памяти как отпечатались. Когда отец нашелся, я ему начала рассказывать, вот где комод стоит, что на комоде, что в комоде, он только удивлялся. В детском доме мы пробыли недолго. Хорошо запомнила, это нам дали кусочек хлеба с маслом и какао. Про такую еду мы давным-давно забыли. Позже, когда открылась дорога через Ладожское озеро, нас повезли в трюме, человек, наверное, сто. В нем не было никаких сидений. Штормило, всем было плохо, шатались из угла в угол, причалить никак не могли. Выбраться на берег нам помогли морячки. Стояли они цепочкой: первый по горло в воде, второй по грудь, третий по пояс, последний на суше. По одному детей вытаскивали, почти все неходячие были, дистрофики, но я ходила. Бабушка, пока жива была, мне больший кусочек хлеба отделяла. Когда всех детей из трюма выгрузили, то посадили в поезд. Пока ехали по Европе, бомбили нас, машинист маневрировал.

—   Привезли в Асиновский район, деревня Ягодная. Привезли нас больных, голодных, дистрофиков. Директор пошла по деревне, кто картошечку отдает, кто маслице, так сообща нас и накормили. Кормили в основном овсянкой, не такой овсянкой, которую сейчас едим, а которой теперь лошадок кормят. Для того, чтобы проглотить, надо каждый раз шелуху вытаскивать. Я не могла проглотить, все шелуху выкладывала. Все говорили: «Ой, эта интеллигенция, проглотить не может». В студенчестве тоже все время хотелось есть, а сейчас бы уже могла себе позволить наедаться, но уже болезни одолевают, переедать нельзя. Есть хотели всегда, даже такого дня не припомню, чтобы мы есть не хотели, мечтали только о еде, но никогда не сознавались. Когда предлагали добавки, стояла тишина, руку никто не поднимал. Дежурить на кухне для нас было большим счастьем, потому что чистили мороженую картошку, а она, когда мороженая, то сладкая. Вот потихонечку и ели эту картошку. Помню, Новый год был, нам по прянику дали, думаете, мы его сразу съели? Ни за что, мы его прятали, лизали долго, ночью грызли, прятали в белье. Про конфеты мы вообще ничего не знали. Но при таком голоде у нас были 4 собачки бездомные, и мы умудрялись еще прятать хлеба этим собачкам. В школе оценки были не такие, как сейчас пятерки и четверки, а отлично, хорошо, посредственно. Если посредственно, то знай, что ты уже без обеда, поэтому старались учиться хорошо. Помню, был у нас мальчик Толя, который не мог грамотно писать, жестоко его наказывали. Когда мы садились за стол, то есть начинать можно было только по команде, когда все раздадут, и вот Толя тоже должен был сидеть. Мы едим, а он нет, просто сидит перед своей чашкой. От голода у него случился обморок.

—   Я съездила в Ленинград, думала что бесполезно. В архиве я взяла справку о своем пребывании в детском доме и подтверждение рождения в Ленинграде.

—     Каковы были нравы жителей блокадного Ленинграда?

—   Когда приехала получать документы в Ленинград, меня поразила вежливость людей, их приветливость. В Москве чего-то спросишь, человек отмахнется да пойдет дальше. В Ленинграде приведут, покажут, расскажут.

Детдомовские все, во-первых, дружные, во-вторых, доброжелательные. Когда я работала в пе­дучилище, там у нас была завуч очень строгая, мы ее побаивались. И она нас, четырех подружек, пригревала. Сейчас ей 93 года, мы все вчетвером к ней ездим, никто нас не заставляет, кто ей окна помоет, я помогаю ухаживать за ее сыном-инвалидом. Все детдомовские благодарные. Из детдомовских связь уже ни с кем не поддерживаю, ушли из жизни три подруги. С каждым годом список блокадников все убывает и убывает, в последний раз нас 17 было.

—     Можно ли оставаться человеком в нечеловеческих условиях?

—     Вот теперь я точно знаю, что можно. Точно можно. Ленинградцы, я думаю, особенный народ.

—     Что для Вас значит день 27 января?

—   Мы всегда в этот день собираемся, отмечаем. Это День начала блокады и день прорыва блокады. Последние два года в кадетском корпусе собираемся. До Путина даже не вспоминали, что существуют блокадники. С приходом Путина еще по 500 рублей к пенсии добавили. Раньше, конечно, все знали, что мы есть, но не интересовались нашей судьбой, никто никогда не спрашивал, я никогда не рассказывала.

—   Как Вы считаете, насколько важно поддерживать среди молодого поколения память об этом дне?

—   Я считаю, что это очень важно. Годы перестройки столько навредили, вырастили поколение нелюбящих свое отечество, а это плохо. Чтобы мы не говорили об англичанах, американцах они - патриоты.

—     Что бы Вы пожелали современной молодежи?

—   Любить свое отечество, каким бы оно ни было. Это не значит, что не нужно критиковать, да ради Бога, это только на пользу всегда. Помнить, кто отстоял его. Россия всегда защищается, можно ли сказать, что Россия нападала? Нет. С Путиным мы как-то голову подняли, а то нас чуть на колени с перестройкой не поставили. Нет, мы должны по-другому жить.

—     Где Вы встретили и как отметили День Победы?

—   Первый раз в детдоме, ой, не забуду. Летний теплый день, объявили о Победе. Мне было около десяти лет. Казалось, что это такое счастье, что с завтрашнего дня начнется замечательная жизнь, настанет большое счастье. Мы же в такой глуши жили. Никак Победу не отмечали, может быть, чуть-чуть вкусненького дали.

—     Как Вы сейчас отмечаете День Победы?

—   Всегда этот праздник отмечаем, во-первых, нас приглашают на парад, предоставляют почетные места на трибунах, смотрим весь парад. Потом собираемся с родными.

—     Какие самые замечательные события во время войны Вам запомнились?

—     Честно сказать, кроме голода ничего не отложилось, желание чего-нибудь проглотить.

—     Чем занимались после войны?

—   Помню, у нас был пианист, он нас учил играть. Из детдома поступали либо на швейную фабрику или на ремесло. И вот этот пианист в порядке исключения увез меня в Томское музыкальное училище и договорился о моем приеме. Благодаря ему, меня взяли. Так я его и закончила.

Из личных воспоминаний

// Победа в сердцах поколений... - Томск: Дельтаплан, 2015. - 432 с., ил. – С. 60-62.